Тема детства в английской оде ХVII - начале XIX века

• Автор: Свердлов, М. И.
• Шифр специальности: 10.01.05
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1994
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 278 с.

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. Поэтическое открытие детства
1. Семантика детства:
культурологический обзор
2. "Простота" и "сложность" детства в
поэзии XVII века
3. Дидактическая пауза в развитии
темы: от медитации к дидактике
ГЛАВА 2. Детство как одическая тема
Часть 1. Пиндарическая ода
в XVII - начале XVIII века: тематическая валентность
Часть 2. Тема детства в "Оде на Отдаленный Вид Итонского Колледжа" Т. Грея:
между элегией и одой
ГЛАВА 3. Тема детства и миф о "внезапном восторге" в "Оде: Откровения
Бессмертия" У. Вордсворта
1. От "Лирических Баллад" к "Откровениям
Бессмертия": диалектика "высокого"
и "низкого" жанров"
2. Жанровый сюжет "Откровений Бессмертия"
3. Миф о "внезапном восторге"
в "романтической оде"
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ПРИМЕЧАНИЯ
БИБЛИОГРАФИЯ
ВВЕДЕНИЕ
Актуальность темы исследования.
Возможно двойное понимание темы данного исследования -узкое и широкое. В узком понимании, исследуется неожиданное взаимодействие жанра оды и темы детства, совершающееся в переломные моменты английской литературной истории - в сороковые годы XVII века и в начале XIX века. В широком понимании, предпринимается попытка культурологически исследовать тему детства в XVII - начале XIX века с точки зрения ее освоения жанром оды, рассматриваемом в его трехвековой эволюции. И в узком, и в широком понимании тема работы представляется нам актуальной.
Обращение к исследованию эволюции английской оды актуально в свете возрастающего интереса мировой филологической науки к проблеме жанра. В русской филологической традиции интерес этот - скорее теоретический: не. достает описаний
конкретных жанров[1]. В западной традиции как раз описаниям такого рода уделяется повышенное внимание, но в них обычно не высока степень теоретического осознания жанра. Соединение теоретического подхода к проблеме жанра с исследованием эволюции конкретного жанра - вот актуальная задача.
В решении этой задачи мы опираемся прежде всего на достижения отечественного литературоведения, а именно на противоборствующие школы двадцатых годов XX века: формалистов и
так называемую школу Бахтина. Спор, который велся в двадцатые годы вокруг понятия "жанр", сегодня по-прежнему открыт и

требует нашего участия. Предпосылкой же этого спора была общность первых тезисов. За вопросом: "Что такое литература?" у Ю.Н. Тынянова следует вопрос: "Что такое жанр?"[2]. Смысл
этой связки: понятие "жанр" - ключ к понятию "литература". То же исходное положение находим у М.М. Бахтина (П.Н. Медведева): "Поэтика должна исходить ... из жанра"[3].
В этих противоборствующих школах преодолевается представление о системе жанров как о карте с четко разграниченными регионами. Между тем до сих пор приходится возражать против такого представления, против понимания жанров "как тождественных себе самим и непроницаемых друг для друга сущностях" [4]. Возражая, говоря о подвижности и пластичности жанров, вспоминают противников в одном ряду: "Но это как-то
странно объяснять после Тынянова и Бахтина"[5].
Вопрос о жанре активно обсуждается сегодняшним литературоведением. На место биологической метафоры жанра ("род" "вид") предлагаются метафоры социологические ("институт", "закон" - исторически подвижные формы коллективного мышления) . Р. Уэллек и О. Уоррен: "Литературный жанр - это институт, в том же смысле, в каком институтом являются церковь, университет, или государство. И существует литературный жанр не в том смысле, в каком существует животное или, скажем, здание, а именно - как институт, как учреждение"[б]. Ж. Деррида: "Как только слово "жанр" произнесено, как только оно услышано, как только кто-то попытался постигнуть его, граница начертана. И когда граница утверждена, тут же возникают нормы и запреты. "Делай", "Не делай", - говорит "жанр", слово "жанр", фигура, голос или закон жанра"[7].

"Я буду созерцать облик этого ребенка, производя сравнение между тем, каков он есть как всемогущий Бог, и тем, каким он является здесь..."[81]; то, что Бог явился в образе ребенка, не может не повлиять на оценку последнего: оппозиции меняются местами.
Вписывая ребенка в мироздание, пользуются теми же оппозициями "низкое - высокое", "малое - большое". С первой оппозицией связана метафора "цепь существ": в ней место ребенка никогда не совпадает с местом человека, но находится или ниже - ближе к "тварям", или выше - ближе к ангелам (Дж. Тейлор: "дети не ниже человека ступенью, рядом с дикими зверями, но выше, рядом с Божьими ангелами"[82]). Сопоставление с ангелами - традиционно: "С кем же я сравню теперь ангелов? По справедливости сравню их с малыми детьми, когда в мае месяце, в пору цветения роз, они выходят вместе гулять среди прекрасных цветочков..." (Я. Беме[83]). Со второй оппозицией связаны понятия "микрокосма" - "макрокосма". В неоплатонической картине мира ребенок - идеальный микрокосм, а его отношения с макрокосмом подобны отношениям "аналогических зеркал" [84]. В ребенке-микрокосме снимается противоречие части и целого: являясь частью мироздания, он в своей гармонической целостности подобен мирозданию.
Наконец, детство может быть определено единой пространственно-временной метафорой - "начало". Детство как "начало" связано с неоплатонической символикой чисел: обозначаемое
порядковым числительным "первый", оно причастно количественному числительному "единица". "Первый" - и во времени, и в пространстве, то есть в ряду чисел, берущем начало во вн