Александр Блок после Октября : Идейное самоопределение и особенности творч. развития

• Автор: Иванова, Е. В.
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 1993
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 310 с.

ВСТУПЛЕНИЕ.
Общая проблематика и структура диссертации
Послереволюционное творчество составляет наименее изученную часть наследия Блока. Этому не противоречит факт, отмеченный еще Н.Венгровым: "В большой нашей литературе о Блоке, созданной писателями, критиками и литературоведами за годы советской власти, работы о вершине его поэзии, романтической поэме "Двенадцать” занимают приметное место"(5,19,С.380). Со времени написания книги Н.Венгрова миновало почти три десятилетия, и количество работ, посвященных блоковской поэме, только возросло, но это не сделало послереволюционное творчество достаточно изученным. Исключительная сосредоточенность исследователей на поэме "Двенадцать" сводит все проблемы творчества последних лет жизни к содержанию и поэтике этого произведения, несмотря на то, что после его создания Блок прожил еще три с половиной года творческой жизни.
Попытки вырвать поэму из контекста остального творчества предпринимались уже в откликах на смерть поэта. "Состарится "Незнакомка", сгорбится "Прекрасная Дама", сгниет "Балаганчик", порастет лопушником "Куликово поле", но имя Блока, торжественно несомое на красном щите рабочими руками "Двенадцати" красногвардейцев, войдет "державным шагом" во все хрестоматии нашей революционной литературы, сколько бы ни выли "шелудивые псы" высокомерного Парнаса",— писал современник (4,53). Точка зрения, выраженная в этой заметке, с неодобрением обсуждалась в близком окружении Блока (5,88,Кн.З,С.801). Но Подобный подход утвердился в последующих работах. Его отражением можно считать книгу А.Волкова "Очерки русской литературы конца XIX и начала XX веков", где сказано: "Начав свой поэтический путь книгой мистических стихов о Прекрасной Даме, Блок завершил его грозным проклятием старому миру, прозвучавшим с особой силой в замечательной поэме "Двенадцать". От бесплодной романтической мечты — к реальной действительности, к революции,— таков путь Блока..." (5,22,С.502)
Разумеется, не все исследователи полностью игнорировали факт, что после создания поэмы "Двенадцать" Блок продолжал творить три с лишним года и создал целый ряд произведений, среди которых множество статей и рецензий. Но оценка всех последующих созданий находилась в прямой зависимости от того, какое значение придавалось поэме.

Особенно наглядно это проявляется при сопоставлении отзывов эмигрантских и советских литературоведов и критиков.
Русскую эмиграцию только смерть Блока примирила с поэмой, "простив" которую, в качестве смягчающего обстоятельства эмиграция ссылась на последующее творчество, в котором находила свидетельство глубокого раскаяния. Для примера приведем два отзыва из эмигрантских изданий, первый из которых появился вскоре после смерти Блока: "Где было взять Блоку последних лет, увидавшему вместо чудесного пресуществления "угля в алмаз" новую чудовищно-ироническую гримасу истории, нужную веру? Блок умер от непереносимости для чуткой души вида этой искаженной гримасы, и еще раньше его умерла его поэзия" (4,54). Второй отзыв опубликован спустя десятилетие, и свидетельствует о том, что отношение к послереволюционному творчеству в среде эмиграции по существу не менялось: "Революция налетела шквалом на него, обессиленного, и на мгновенье ослепив и оглушив его своим хаосом - исторгла было из его души гордые гимны "Скифам" и "Двенадцати", "Каталине"... Но пронесся революционный смерч и, оставшись сам с собой, Александр Блок с отчаянием увидел, что совсем близко к нему подошла гибель..." (4,56,С.З).
Точку зрения русской эмиграции суммарно можно выразить так: считая создание поэмы заблуждением, результатом кратковременного ослепления, она истолковывала все последующее творчество как покаяние, пик которого приходится на публичное чтение речи "О назначении поэта" на юбилее Пушкина в Доме Литераторов. Подобный взгляд отчасти унаследован некоторыми западными специалистами по творчеству Блока. Так, Р.-Д.-Б.Томсон в своем исследовании "Блок и Октябрьская революция" писал о "глубочайшем разочаровании поэта в революции" в последние годы жизни (5,191,С.223). Но западные ученые не совсем единодушны в своих суждениях. Американский литературовед Ф.Д.Рив отказывается признавать поэму "Двенадцать" произведением политическим, считая главным ее содержанием историю любви Катьки, Петьки и Ваньки, а политические ассоциации - "не столько намеренными, сколько просто случайными" (5,188,С.203). Такое мнение имеет в западном литературоведении и других приверженцев. Английский литературовед С.Хейкл в исследовании, специально посвященном поэме "Двенадцать", подчеркивал, что задача поэмы — не изображение конкретных событий, а прорыв в "мир

высшей реальности", где происходит движение музыкальных волн священного безумия (5,193,С.184). Более подробный обзор концепций блоковского творчества содержится в диссертации Шейлы Айер (5,2) и статье А.А.Соколова (5,158), поэтому нет смысла здесь на них останавливаться.
Советские литературоведы и критики в оценке послереволюционного творчества Блока выработали схему, во многом схожую с той, которой придерживалась эмигрантская критика, но резко отличающуюся расстановкой политических акцентов: поэму "Двенадцать" принято рассматривать как вершину творчества и глубокое историческое прозрение Блока, а все последующие его создания как свидетельство неспособности удержаться на достигнутой высоте. Эта точка зрения также нашла свое выражение уже в откликах на смерть поэта. "Блок был первым русским поэтом,- писал Е.Зозуля,- гениально откликнувшимся на Октябрьскую революцию, решительно порвавшим со старым миром и, несмотря на тяжкие страдания - не вернувшимся к нему" (4,35,С.З-4). Этот взгляд отстаивал К.Федин, писавший о последних днях поэта: "...C Блоком отошла прежняя старая эпоха, та, которая, дожив до революции, сделала шаг в ее владения как бы показав, куда надо идти, и упала обессиленная тяжестью своего дальнего пути" (5,168,С.231).
Этот взгляд прочно утвердился в советском литературоведении. Например, Л.И.Ти-мофеев писал: "Творческий подъем Блока в 1918 году таил в себе глубокие противоречия. Его творчество могло дать ярчайшую вспышку, но она не превратилась в устойчивое и сильное, длительное творческое горение"(5,166,С.116). Эволюцию Блока после "Двенадцати" как движение от прозрения к утрате понимания происходящего рассматривал Б. Соловьев: "Поэт не видел, что же придет на смену выдохнувшемуся и ставшему реакционным гуманизму старого общества, устремлял свой взгляд не вперед, а вспять, хватался за ржавое, уже непригодное оружие, снова обращался к образу Христа, а потому и оказывался в кругу тех же метафизически-неизменных и идеалистических христианских представлений о морали, только мешавших ему понять истинную природу нового, социалистического гуманизма, присущего передовым людям нашей эпохи и не нуждающегося в санкции христианской или какой-либо другой морали" (5,159,С.724).
Так называемая "ограниченность" Блока объясняет, по мнению Б.Соловьева, и особенности последующей эволюции: "Да, Блок во многом не понимал нового этапа рево-

принадлежность к какой-то партии, не "социализация земли" и "особый путь развития". Народничество - мироощущение. Народничество - миропонимание. Народник - особый психологический тип" (4,87,С.7).
Обращаясь к Блоку от имени эсеров, А.Шрейдер заключал: "Нам близок Блок. В нем есть родное. Ведь Блок - народник" (Там же). Процесс медленного противоречивого сближения Блока и народничества завершился установлением тесных дружеских связей в первые послеоктябрьские месяцы с критиком и публицистом Р.В.Ивановым-Разумни-ком, чьи эстетические взгляды М.Г.Петрова охарактеризовала как "неонародничество" (5,134,С.157). Иванов-Разумник считал себя во многих отношениях последователем революционных демократов и их продолжателей - народников, но в его творческой деятельности их "заветы" (так назывался журнал, ведущим критиком которого он являлся) , были лишены прямолинейности и существенно модернизированы и смягчены. "Главным нервом эстетических поисков Иванова-Разумника, - пишет М.Г.Петрова, было стремление добиться синтеза "проповеди и учительства" старо русской литературы, с одной стороны, и творческих течений XX века, с другой. "Общественное учительство" и крепкая связь с "социальной почвой", причисляемые Ивановым-Разумником к "вечным ценностям" русской литературы, не должны подавлять новых нравственных, эстетических и философских запросов человеческого духа"(5,134, С.157). Своеобразная лояльность, которую Иванов-Разумник проявлял по отношению к новому искусству, способствовала его сближению на почве "общественности” с такими крупнейшими представителями русского символизма как А.Блок и А.Белый. Именно "общественные настроения" оказались в данном случае общей почвой.
Но в этом обоюдно значительном сближении была непереступаемая грань, которая всегда сохранялась в отношениях Иванова-Разумника с символистами: он также как и народники был чужд мистическому мировосприятию. Его кредо М.Г.Петрова излагает следующим образом: "Жить, строить и гибнуть" можно только во имя Человека, а не во имя трансцендентного", в каких бы формах оно не выражалось" (Там же, С. 158). Абсолютное предпочтение "трансцендентного" "имманентному" составляло ту грань, которая всегда оставалась между Ивановым-Разумником и символистами. Ее ощущал и сам Иванов-Разумник, который писал Блоку 20 сентября 1918 года: "Никогда не был я в вере