Творчество А. П. Чехова и религиозно-философские традиции в русской литературе XIX в.

• Автор: Собенников, Анатолий Самуилович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 1997
• Место защиты: Иркутск
• Количество страниц: 230 с.

ВВЕДЕНИЕ
олгие годы советской власти в массовом сознании сложилось
юльно устойчивое представление об А.П.Чехове как о человеке с материалистическим мировоззрением, атеисте. А ведь в его записной книжке есть любопытные строки: «Между «есть бог» и «нет бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из двух этих крайностей, середина же между ними ему неинтересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало» (С., 17, 33-34)*. Го, что эта запись не черновой набросок мысли неизвестного нам персонажа, который должен был «говорить или думать о боге», подтверждает факт переноса ее с небольшими изменениями в дневник (С., 17, 224).
Поэтому характеристика чеховского мировоззрения как только атеистического нуждается в корректировке. Даже классик марксизма определял атеизм как «критическую религию», в основе которой лежит «негативное признание бога». Атеизм, по Марксу, лишь начальная стадия материализма, материализм же развивается как «учение реального гуманизма»1. Другими словами, пока мы говорим о Боге, пусть негативно, мы находимся в религиозной системе понятий и ценностей. Под «реальным гуманизмом» следует понимать, очевидно, замену Бога человеком, когда человек становится и субъектом, и объектом исторического процесса одновременно.
В одном из писем Чехова раскрывается его Символ Веры. «Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферен-
* Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. М.: Наука, 1974 -1983- В дальнейшем ссылки на произведения и письма Чехова будут даваться в тексте по этому изданию с обозначением в скобках серии, номера тома и страницы.
тист. Я хотел бы быть свободным художником и — только, и жалею, что бот не дал мне силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах, и мне одинаково противны как секретари консисторий, так и Нотович с Градовским. Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи... Потому я одинаково не питаю особого пристрастия ни к жандармам, ни к мясникам, ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Моя святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником» (П., 3, 11).
Но говоря г а к о человеке, Чехов, безусловно, помнил и о «громадном поле», которое «проходит с большим трудом истинный мудрец». И здесь ударение может быть сделано па каждом слове. Важно, что это и с т и и н ы й мудрец (мудрецывсякие бывают), важно, что он все-таки п р о х о д и т , и важно, ч т о с б о л ь ш и м т р у д о м . Поверхностному, легкому или же догматичному решению проблемы Чехов противопоставляет долгий, мучительный процесс познания, и тогда, возможно, в далеком будущем, человечество откроет «истину настоящего бога» (П., 10, 106).* Возникает невольный соблазн уподобить писателя этому мудрецу и попытаться посмотреть на его творчество как на художественное воплощение философской максимы.
В одном из писем А.С.Суворину Чехов писал: «Мне кажется, что не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессимизм и т.п. Дело беллетриста изобразить только, кто, как и при каких обстоятельствах говорили или думали о боге или пессимизме. <...> Щеглов-Леонтьев ставит мне в вину, что я кончил рассказ фразой: «Ничего не разберешь на этом свете!» По его мнению, художник-психолог должен разобрать, на то он и психолог. Но я с ним не согласен. Пишущим людям, особливо художникам, пора уже сознаться, что на этом свете ничего не разберешь, как когда-то сознался Сократ и как
* Здесь и далее в цитатах А.П.Чехова разрядка моя. — A.C.
сознавался Вольтер. Толпа думает, что она все знает и все понимает; и чем она глупее, тем кажется шире ее кругозор. Если же художник, которому толпа верит, решится заявить, что он ничего не понимает из того, что видит, то уж это одно составит большое знание в области мысли и большой шаг вперед» (П., 2, 280-281).
Для нас это письмо интересно по двум обстоятельствам. Во-первых, оно подсказывает будущему исследователю — нельзя в системе «автор-герой» решать вопрос о вере Чехова. Во-вторых, Чехов сознательно отказывается от позиции пророка, учителя жизни.
А вместе с тем уже современники не отделяли писателя от «учительной» линии в русской литературе.
Профессор Ф.Д.Батюшков писал Чехову: «Для многих, идущих за Вами, Вы истинный учитель, который ведет за собой целую новую школу молодых писателей, и они должны быть Вам особо признательны. Но ценить Вас дано всякому, ценить и чувствовать все Ваше значение. На Ваших произведениях я переживаю большой период в своей жизни, после университета, ибо Вы духовный вождь целого поколения, к которому и я принадлежу»2.
По словам Д.Маковицкого, Л.II.Толстой ревниво отнесся к этой стороне чеховской славы. «Я в Чехове вижу художника, они - молодежь — учителя, пророка. А Чехов учит, как соблазнять женщин»3.
Такое же недоумение мы находим у Д.С.Мережковского. «Но многих ослепила божественная способность Чехова выявляться, и они закричали: «Учитель!» Учитель чего?»— спрашивал основатель религиозно-философских собраний4.
Недоумение Д.С.Мережковского в общем-то понятно: у Чехова нет стройного учения в духе Л. Н. Толстого или в духе самого Мережковского; но разве у Чехова нет системы ценностей? А любая система нравственных ценностей невозможна без самоопределения по отношению к религии и философии. Другое дело, что Чехов не считал себя вправе учить, ибо: «Нужно веровать в Бога, а если веры нет, то не занимать ее место шумихой, а искать, искать, искать одиноко, один на один со своей совестью...» (П., 10, 142). Вот эта-то позиция неустанного поиска и могла привлечь
мившись с поэмой A.B. Амфитеатрова «Демон», Чехов был недоволен мистическим элементом: «Человек должен писать человеческую правду... Если черти существуют в природе, то о чертях пусть черти и пишут»22. Кстати, фон Корен презрительно относится к «отвлеченным наукам» и говорит дьякону: «Смотрите в глаза черту прямо, и если он черт, то и говорите, что это черт, а не лезьте к Канту или к Гегелю за объяснениями» (С., 7, 432).
Так же, как философы-позитивисты, Чехов не был атеистом. Оккультное он выносил за рамки доступного знания в настоящем, но полагал, что в будущем, возможно, человечество сумеет познать «истину настоящего Бога» (П., 10, 106). В отличие от Достоевского и Толстого Чехов признавал за позитивизмом определенные достижения в развитии человеческой мысли (идеи прогресса, цивилизации, пиетет перед наукой были близки писателю), но так же, как Достоевский и Толстой, Чехов считал необоснованными претензии позитивной философии на познание общественных законов, решение моральных вопросов.
В сфере нравственной философии Чехов обратил внимание на два постулата позитивистов:
1) нравственный детерминизм («нравственные действия людей происходят не от их воли, а от предшествовавших причин»)23;
2) ум как нравственная доминанта («умственное начало не только гораздо прогрессивнее нравственного, но и дает более прочные результаты»)24.
Не умаляя всей совокупности внешних причин, содействовавших перерождению Лаевского, Чехов все же акцентирует личное нравственное усилие последнего. Ну, а то, что разум не может быть мерилом нравственного, Чехов демонстрирует образом фон Корена.
И здесь автор «Дуэли» во многом идет за автором «Преступления и наказания». Лужин, подложивший Соне Мармеладовой сто рублей и обвинивший ее в воровстве, мыслил «рационально»: проститутка не может не быть воровкой. Однако логика «позитивиста» Лужина разбивается аргументом Катерины Ивановны: «Она возьмет, она! Да она свое последнее платье скинет, продаст, босая пойдет, а вам отдаст, коль вам надо будет, вот она какая!»25. В основе нравственного