Русская литературная антиутопия 1900-х - первой половины 1930-х годов : Проблемы жанра

• Автор: Лазаренко, Ольга Викторовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1997
• Место защиты: Воронеж
• Количество страниц: 245 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА I. Жанровая структура антиутопии
1. Антиутопия и миф
Двоемирие как конституирующий принцип жанровой
структуры антиутопии
3. Система персонажей и типология сюжета в антиутопии
ГЛАВА II. Формирование жанровой традиции антиутопии в русской литературе
1. Зарождение антиутопической традиции
в русской литературе
2. Жанр антиутопии в русской литературе
постреволюционной эпохи
3. Жанровая тенденция антиутопии в русской литературе
второй половины 1920-х-начала 1930-х годов
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ССЫЛКИ И ПРИМЕЧАНИЯ
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

Введение
Антиутопия - специфическая художественная форма XX векд. Органичная вписанность в культурный контекст столетия обусловила способность антиутопии целостно представлять эпоху, раскрывая сущностное и закономерное в ее эстетических и философских поисках. Острый интерес к миромоделирующим возможностям антиутопии связан со стоящей перед исследователями гуманитарного профиля задачей обозначить общие тенденции развития современного искусства, выражающие сокровенное и актуальное в XX. веке знание о человеке и мире.
В серьезной степени этот интерес “подпитывается” мощным всплеском антиутопических настроений в сегодняшней литературе, что составляет устойчивый показатель вновь возникшей ситуации на “рубеже веков”. Пристальное внимание к эстетике и поэтике антиутопического жанра, характеризующее современные художественные устремления (творчество
Ю. Алешковского, В. Аксенова, В.Войновича, А.Гладилина, А.Зиновьева,
А.Кабакова, В.Маканина, Д.Савицкого, А. и Б.Стругацких), в культурной ретроспективе соответствует третьей волне подъема интереса к антиутопии (первая волна пришлась на 1900-1920-е годы, вторая, достаточно кратковременная, на 1960-е годы).
Повышенная восприимчивость художников к жанровому языку антиутопии, сосредоточенной на постижении судьбы личности в катастрофическом XX столетии и обнаружившей на протяжении своего существования глубинную со-природность многим идейно-эстетическим исканиям как отечественного, так и западного искусства, делает обращение к феномену антиутопии важным и актуальным.

К настоящему времени отечественное и зарубежное литературоведение накопило немалый опыт интерпретации различных аспектов теории и истории антиутопии. Сегодня известен ряд работ, предлагающих универсальную трактовку жанра. К их числу могут быть отнесены исследования Л.Геллера, выделившего герметизм в качестве основной составляющей антиутопической парадигмы, Б.Ланина, раскрывшего антиутопический мир как мир псевдокарнавала, Ю.Латыниной, представившей антиутопию в виде знакового мира ритуальных форм, Г.Морсона, указавшего на феномен антижанровости антиутопии,
В.Чаликовой, исходящей из того, что в антиутопии в трагических тонах изображаются последствия преодоления утопизма.
Среди работ, сосредоточенных на отдельных особенностях поэтики и эстетики антиутопии, выделим исследования Н.Арсентьевой, описавшей на материале ранней антиутопии структуру антиутопического героя, Р.Гальцевой и И.Роднянской, типологизировавших жанровые ситуации и мотивы, А.Зверева, одним из первых проанализировавшего антиутопическую проблематику, А.Любимовой, охарактеризовавшей специфику антиутопического хронотопа.
Названные исследования составляют каркас современной научной мысли в теории антиутопии. Однако до сих пор остается нерешенным ряд важных вопросов. Их можно сгруппировать вокруг одной фундаментальной проблемы, связанной с определением жанровой природы антиутопии. Эта проблема включает в себя три основных аспекта: а)имеет ли антиутопия жанровую природу или это внежанровое образование; б) какова степень зависимости антиутопии от утопии; в) каков жанровый статус антиутопии. Прокомментируем суть каждого аспекта.
Относительно представления о жанровой природе антиутопии в современной отечественной науке существуют две точки зрения. Согласно первой, антиутопия, как, впрочем, и утопия, принадлежит к разряду внежанровых образований. По мысли Э.Баталова, “наиболее распространенная форма воплощения утопического идеала - художественная литература: роман, повесть, поэма, путевые

речисление, очевидно, что указанные компоненты значения образа раскрывают принципы существования Единого Государства как государства алгоритмического типа. Итак, специфика функционирования образа-эмблемы (“затенение” предметного означающего и гипертрофия идеального содержания) о_бусловлена внутренними закономерностями антиутопии и лежит в основе жанрового “механизма смыслопорождения”.
Подобный принцип в антиутопии имеет место и в случае с некоторыми двучленными образами, каковыми являются, например, “желтый уголь”(
С.Кржижановский “Желтый уголь”) и “живая машина” (А.Палей “Гольфштрем”). В рассказе Кржижановского речь идет об энергии, вырабатываемой ненавистью человека, поскольку это чувство стимулирует отделение желчи. Во втором случае “живой машине” уподобляется человек, действия которого достигли высшей степени автоматизма. Как видно, образы сознательно сконструированы по метафорическому принципу, 4 однако их контекстуальное бытование провоцирует собственно метафорический аспект и программирует буквальное понимание. О подобном феномене пишет Ю.Лотман, полагающий, что в современной литературе “стремление к мифо-логизму может осуществляться в противоположном по своей направленности процессе: реализации метафоры, ее буквальном прочтении
(уничтожающем самое метафоричность текста)”/160,69/. Превалирование буквального начала в данном случае является обратной стороной гипертрофии абстрактного - на основе подобного перехода в антиутопии создается возможность моделировать новые эстетические отношения. Так, некоторые слова и выражения, концептуализируя повествование, начинают претендовать на то, чтобы быть последней инстанцией и целостно объяснять мир (“разум” у Замятина, “равенство” и “правда” у Лунца, “пролетариат” у Козырева и др.). Доминантное слово начинает жить по законам мифопоэтической логики: оно “выходит за пределы языка, сливается с мыслью и действием, актуализирует свои внеязыковые потенции” /238,92/.