Антиутопические традиции русской литературы и вклад Е. И. Замятина в становление жанра антиутопии

• Автор: Романов, Сергей Сергеевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1998
• Место защиты: Курск
• Количество страниц: 168 с.

Содержание
Введение
Глава I. Антиутопизм как культурно-историческое явление
1.1. Архетипическая модель утопии
1.2. Антиутопия как антижанр
1.3. Антиутопия и сатира
1.4. Антиутопические мотивы в творчестве Ф.М.Достоевского,
их перекличка с идейным пафосом романа Е.И.Замятина «Мы»
1.5. Историцизм и утопизм
Глава II. Роман Е.И.Замятина «Мы» как первая классическая
антиутопия
2.1. Литературные учителя Замятина
2.2. Замятин - неореалист
2.3. Роман «Мы» и послеоктябрьская российская
действительность
2.4. Особенности антиутопизма и антирационализма Замятина
2.5. «Мы» в сопоставлении с классикой утопического жанра
2.6. «Антихристианство» «Мефи» и культ Благодетеля
2.7. Язык и знаковая символика антиутопии Замятина
Заключение
Литература
ВВЕДЕНИЕ
XX век - век широкого распространения антиутопии. «Новой трилогией», образующей контрапункт с группой классических позитивных утопий, назвал Эрих Фромм романы «Мы» Евгения Замятина, «Прекрасный новый мир» Олдоса Хаксли и «1984» Джорджа Оруэлла. В этом списке антиутопистов-классиков Замятин не случайно занимает первое место. Его роман был написан в 1920 году, намного раньше других антиутопий, получивших впоследствии широкую известность, и своим появлением установил определенные каноны жанра. «Он породил целую мощную традицию, - пишет Олег Михайлов, - представление о которой дает простое перечисление имен и названий... Но главное для нас, что Замятин был первым» [52, 20 ]. Среди антиутопистов, творивших после Замятина, помимо уже упоминавшихся, можно выделить Владимира Набокова («Приглашение на казнь»), Рэя Брэдбери («451° по Фаренгейту»), Курта Воннегута («Утопия-14»), Энтони Берджеса («1985»), Владимира Войновича («Москва-2042»), Все они в большей или меньшей степени развивают те или иные мотивы замятинского романа.
Гораздо менее, чем о последователях Замятина в жанре антиутопии, прояснен вопрос о его предшественниках. С XX веком связывается только расцвет литературной антиутопии, но не ее появление. По замечанию философа Э. Я. Баталова, на фоне полного единодушия относительно классиков антиутопии - вопрос о ее первородстве остается открытым: «Историки литературы до сих пор не могут окончательно решить, когда именно появилась первая литературная антиутопия и кто из писателей был первым антиутопистом» [ 10, 274 ]. Не менее важен и вопрос о зарождении антиутопизма как явления: «Сама идея антиутопии значительно старше, - считает философ, - и я не уверен, рискнет ли кто-нибудь сейчас сказать, кто был первым ее выразителем» [ 10, 267 ]. Ситуация, когда писатель, не будучи родоначальником антиутопического жанра, в силу каких-то причин становится его первым классиком.

анализируется в настоящей работе. Делается попытка рассмотрения романа «Мы» в русле единой многовековой утопической традиции, включающей как позитивную, так и негативную утопию, целостного и всестороннего подхода к истокам замятинского антиутопизма. В этом состоит отличие данной работы от тех современных критических статей, в которых анализ романа также не замыкается на тексте, но произведение вводится в иной историко-литературный контекст, где «Мы» является точкой отсчета, а не этапом большого пути. Роман Замятина в сопоставлении с соответствующими произведениями западной литературы рассматривается А.Зверевым, П.Палиевским,
В. Недошивиным, Э.Баталовым, Е.Панаско, В.Евсюковым. О таком контексте М.Павлова-Сильванская пишет: «В аккорде Замятин-Хаксли-Оруэлл особенно мощно и грозно прозвучали мотивы тоталитаризма и технократической угрозы. Они несколько приглушили собственные неповторимые темы Замятина, которые и сегодня для нас, соотечественников писателя, не менее важны, чем в 20-е гг.» [116, 260 ].
Внимание современной критики сосредотачивается, в основном, на непосредственных истоках антиутопии Замятина: его полемике с
футуризмом и пролеткультом (Л.Долгополов, И.Доронченков), некоторых чертах российской послеоктябрьской действительности, давших пищу для романа «Мы» (В.Лакшин), пребывании Замятина в поразившей его и изменившей его творческий почерк Англии (О.Михайлов, И.Шайтанов, Т.Давыдова). Значительно меньше внимания уделяется тому обстоятельству, что русский писатель строит свое общество по образцу, задуманному классиками утопической мысли, доводит до логического завершения принципы, лежащие в основании устройства наиболее известных государств, спроектированных утопистами. На то, что спор с пролеткультом на самом деле является лишь частным проявлением полемики глобального масштаба с давным-давно зародившимися идеями, пунктирно указывают в своих работах М.Павлова-Сильванская,
существование, а исчезновение явления, против которого направлено острие сатиры, допустимо. С. А.Голубков так иллюстрирует разницу между возможным местом действия антиутопического и сатирического произведений: «Если в выдуманных сатириками Градовых и Глуповых можно было узнать некий типичный, средний провинциальный российский город, если Петербург Белого несет хотя бы внешние приметы реального Петербурга (пусть и символически их постоянно размывая), то полис, изображенный Е.Замятиным, неузнаваем. Город-государство, заселенный единообразными и единосущными «нумерами», принципиально лишен точной прикрепленности к конкретному континенту, конкретному народу, конкретному историческому времени» [37, 69].
Оформляется как отдельное произведение русская негативная утопия скорее всего уже в начале XX века. В 1906 году отдельной книгой вышла повесть писателя и журналиста Николая Федорова «Вечер в 2217 году». Это было одно из сочинений, направленных против известной утопии американского писателя, организатора движения «национализаторов», Эдварда Беллами «Глядя назад». «Повесть Федорова типична для жанра антиутопии, - справедливо отмечает В.Шестаков. - Ее содержание даже в деталях напоминает некоторые последующие
негативные утопии» [145, 16]. Герои повести Федорова имеют
собственные имена, но поскольку в связи с обязательной службой в Армии Труда все население разбито на тысячи, возглавляемые тысяцкими, каждый обязан носить свой рабочий номер. Труд лишен всякой привлекательности, он сводится к механическим операциям. Семья давно отмерла. Огосударствление личности ведется с детства, так как в обществе существует только общественное воспитание детей, родители которых числятся за определенными номерами по государственным спискам. Любовь по записи подчинена одной главной