Проза А. П. Чехова : Искусство стилизации

• Автор: Кубасов, Александр Васильевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 1999
• Место защиты: Екатеринбург
• Количество страниц: 464 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Раздел первый. Особенности стилизации у Чехова
Глава первая. Преломленное слово и рефлективность
Глава вторая. Проблема условности в прозе Чехова
Глава третья. Пейзаж, портрет, вещь
Глава четвертая. Субъекты языковых стилей в прозе А. П. Чехова
Раздел второй. Литературность прозы Чехова
Школа стилизации: споры с Гюго («В рождественскую ночь»)
Диалог с Григоровичем («Спать хочется»)
Чехов и Г аршин («Слова, слова и слова», «Рассказ без конца»,
«Припадок»)
Жанровые традиции исповеди («Скучная история»)
Предвидение Сахалина («Воры»)
«Гоголевский» рассказ Чехова («Гусев»)
Диалог с Золя и с «золаистами» («Володя большой и Володя
маленький»)
«Алгебра» стилизации («Черный монах»)
В «садах» Чехова («Рассказ старшего садовника»)
Вера как истина и вера как путь к истине («Убийство»)
Вступая в XX век («На святках»)
Заключение
Основная библиография

ВВЕДЕНИЕ
Одним из парадоксов чеховедения является противоречие между все возрастающим количеством разнообразных исследований о писателе, с одной стороны, и настойчивыми утверждениями его недоисследованности и недопонятости, — с другой. Традиция такого рода сетований держится уже около полувека и, конечно, имеет свои основания. Одним из первых сложность личности Чехова и его творчества осознавал И. А. Бунин: «Теперь он выделился, — писал он в мемуарах. — Но, думается, и до сих пор не понят как следует: слишком своеобразный, сложный был человек». И еще раз, в конце работы: «Чехова до сих пор по настоящему не знают»1. М. А. Каллаш писала: «Чехова у нас просто не дочитали до конца (выделено автором
A. К.)2. Не дочитали и не заметили, что он выходит очень далеко за пределы отведенной ему эпохи, за пределы всеми признанных «чеховских тем». Не узнали в нем русского художника огромной силы и огромного внутреннего масштаба...»3. В. Б. Катаев в работе, озаглавленной «Спор о Чехове: конец или начало?», приводит из романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» фразу о том, что «Чехова разрешили у нас только потому, что не поняли его» и далее замечает, что слова, написанные в начале 60-х годов, «остаются в силе и в 92-м, спустя полвека»4. Очевидно, что «спор о Чехове» еще весьма далек от завершения, и не одно поколение исследователей будет пытаться понять смысл его творчества.
Причин недопонятости, недопрочтенности Чехова множество. Сегодня стала очевидна обманчивость простоты чеховского повествования, создающего эффект «чистой воды», когда близость «дна» оказывается иллюзорной. Длительное время в писателе видели главным образом социального критика. Должны были появиться труды С. Д. Балухатого, Н. Я. Берковского, Г. А. Бялого, М. П. Громова, А. Б. Дермана, В. Б. Катаева, В. Я. Лакшина,
B. Я. Линкова, 3. С. Паперного, Э. А. Полоцкой, А. И. Роскина, М. Л. Сема-
1 Бунин И. А. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М., 1988. С. 197, 217. Далее ссылки на это издание даются в тексте в круглых скобках с указанием тома и страницы.
2 Далее курсив, кроме специально оговоренных случаев, везде принадлежит автору настоящей работы.
3 Курдюмов М. (М. А. Каллаш) Сердце смятенное. О творчестве А. П. Чехова. 1904-1934. Paris. 1934. С. 11.
4 Катаев В. Б. Спор о Чехове: конец или начало? // Чеховиана. Мелиховские труды и дни. М., 1995. С. 4.

новой, А. П. Скафтымова, А. С. Собенникова, И. Н. Сухих, В. И. Тюпы, А. П. Чудакова, Л. М. Цилевича и множества других авторов для того, чтобы вырисовался другой Чехов — тонкий художник и глубокий мыслитель. С процессом осознания художественной глубины творчества писателя можно связать и современный «чеховский ренессанс»1.
Пристальный интерес к Чехову обусловлен и другим: осознанием того, что в его творчестве заложены некие принципы и особенности, объясняющие многое не только в литературе конца XIX — начала XX века, но и в современной. Поэтому одной из важнейших задач чеховедения становится изучение Чехова как художника-предтечи, глубокого и многостороннего новатора, который замыкает один этап развития русской литературы и открывает другой. Выяснение этой роли требует коллективных усилий исследователей. Одна из граней новаторства Чехова заключается в том, что он создал, по словам Л. Н. Толстого, «новые, совершенно новые для всего мира формы письма». В предлагаемой работе ставится задача исследовать стиль прозы Чехова, формы его «письма», которые, по нашему убеждению, связаны с искусством стилизации.
Актуальность представленной работы вызвана необходимостью взглянуть на Чехова как писателя, блестяще владевшего искусством стилизации, которая определила важнейшие структурные особенности его прозы.
Цель предпринятого исследования — проанализировать прозу Чехова как системное единство, связанное с искусством стилизации. Для достижения цели предполагалось решение конкретных задач:
— опираясь на теоретические и литературно-критические труды, определить сущность и основные особенности стилизации;
— проследить художественное воплощение стилизационности в структуре рассказов Чехова;
— исследовать динамику стилизационности на протяжении творчества писателя;
— уточнить представление о своеобразии художественной философии писателя, обусловленной природой стилизации;
1 Гапьдева Р., Роднянская И. Журнальный образ классики // Литературное обозрение. 1986. № 3. С. 49.

нение этого прозвища дано в воспоминаниях Т. JI. Щепкиной-Куперник: «В то время в Москве шла трагедия Грильпарцера «Сафо», которую изумительно играла Ермолова, изображая трагедию стареющей Сафо, любимый которой Фаон увлекается юной Мелитой. Антон Павлович прозвал Софью Петровну (Кувшинникову— А. К.) — Сафо, Лику — Мелитой и уверял, что Левитан сыграет роль Фаона...» [П 5, 379]. Примеры подобного рода отраженных литературных схем еще встретятся нам в дальнейшем.
Другое качество рефлективного сознания — тяга к мистификациям и розыгрышам. Чехов любил и умел мистифицировать окружающих. Приведем два примера, относящихся к разным периодам его жизни.
Осенью 1889 года он описывает свое возвращение с отдыха из Луки в Москву: «Маша во всю дорогу делала вид, что незнакома со мной и с Семашко, так как с нами в одном вагоне ехал проф<ессор> Стороженко, ее бывший лектор и экзаменатор. Чтобы наказать такую мелочность, я громко рассказывал о том, как я служил поваром у графини Келлер и какие у меня были добрые господа; прежде чем выпить, я всякий раз кланялся матери и желал ей поскорее найти в Москве хорошее место. Семашко изображал камердинера» [П 3, 243].
Бунин свидетельствует, что Чехов «очень любил шутки, нелепые прозвища, мистификации» (6, 159) и приводит примеры. Вот один из них: «Иногда он разрешал себе вечерние прогулки. Раз возвращаемся с такой прогулки уже поздно. Он очень устал, идет через силу, — за последние дни много смочил платков кровью, — молчит, прикрывает глаза. Проходим мимо балкона, за парусиной которого свет и силуэты женщин. И вдруг он открывает глаза и очень громко говорит:
— А слыхали? Какой ужас! Бунина убили! В Аутке, у одной татарки!
Я останавливаюсь от изумления, а он быстро шепчет:
— Молчите! Завтра вся Ялта будет говорить об убийстве Бунина!» (б,
196).
Мистификационность отразилась и в творчестве писателя, приняв форму литературной игры. А. В. Амфитеатров писал: «Когда исследователь разбирает Чехова, то почти при каждом возникающем сомнении он имеет