Проза Пастернака 1910 - 1920 годов в литературном и мифологическом контексте

• Автор: Горелик, Людмила Львовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2000
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 356 с.

Оглавление

Введение
Глава 1. Начало полета: Построение мифа о творчестве
в прозаических набросках 1910-1912 годов
Параграф 1. Спор с Ницше в эссе Пастернака
«Заказ драмы»
Параграф 2. Образ линии, оправы, границы в юношеских
прозаических набросках
Параграф 3. Тема воздушного пути в прозе Пастернака
1910 года
Выводы к первой главе
Глава 2. Долгое прощание с романтизмом: развитие темы отношений
творца с действительностью в прозе Пастернака
Параграф 1. Искусство и действительность в
«Апеллесовой черте»
Параграф 2. Творец и пространство в повести
«Письма из Тулы»
Параграф 3. Музыкант и бюргеры в
«Истории одной контроктавы»
Выводы ко второй главе
Глава 3. Своеобразие и роль мифологического подтекста
в прозе Пастернака
Параграф 1. Тема этических границ и преображающей действительность деятельности творца
в повести «Воздушные пути»
Параграф 2. Попытка спора спустя полвека:
«Воздушные пути» как подтекст повести
В. Катаева «Уже написан Вертер»
Выводы к третьей главе
Глава 4. Проблема творчества в «Детстве Люверс»
Параграф 1. Пушкинский «миф о метели» в
«Детстве Люверс»
Параграф 2. Метафизика в «Детстве Люверс»
Параграф 3. Теория символа в «Детстве Люверс»
Выводы к четвертой главе
Глава 5. Образы поэта и летописца в романе в стихах «Спекторский»
и примыкающей к нему «Повести»
Параграф 1. Диалоги с Л.Н. Толстым
Параграф 2. «Короб лучевой» и «магический кристалл»
Параграф 3. Ревизия символистского наследства
Выводы к пятой главе
Заключение: «Неомифологизм» Пастернака
Примечания
Источники текстов и цитируемая литература

Введение
Актуальность проблемы
Творчество Бориса Пастернака давно и активно изучается. Если в 1983 году К.Ф. Тарановский отметил: «О нем накопилась внушительная научная литература» [1], то в 1993 году B.C. Баевский назвал Пастернака «самым исследуемым русским писателем XX века» [2]. За последние пять лет на материале творчества Пастернака были защищены более 25 кандидатских диссертаций. Однако поэзия Пастернака изучена лучше, чем его проза, а поздней прозе, в свою очередь, повезло больше, чем ранней. К прозе Пастернака 1910-20-х годов исследователи обращались, в основном, эпизодически; специально посвященных прозаическим произведениям Пастернака 1910-20-х годов работ немного, и они далеко не исчерпывают связанную с этими произведениями проблематику [3]. Малая исследованность прозы Пастернака 1910-20-х годов объясняется не только тем, что, в сравнении с лирикой и романом «Доктор Живаго» его ранние повести могли показаться менее значительными, но и сложностью этой незаурядной прозы.
Едва не избравший в 1910-е годы карьеру профессионального философа (как известно, сам Герман Коген был готов взять талантливого юношу в аспирантуру), Пастернак распространяет свою увлеченность философией на художественное творчество. Кроме того, как теперь уже очевидно, воспринимаемый многими современниками в качестве далекого от злободневности поэта, «небожителя», Пастернак остро чувствовал веяния эпохи. И общественно-политические, и культурно-эстетические вопросы, ставящиеся временем, он воспринимал очень чутко. До социальных потрясений, последовавших в конце 1910-х годов, его внимание концентрировалось почти исключительно на центральных для культурной жизни России 1900-1910-х годов (инспирированных развитием символизма и неоромантизма) эстетикофилософских проблемах. В его первом сборнике стихов ставятся вопросы,

«Была девушка в его жизни; все рассветы отбивали тревогу по ней; а потом ребяческие полдни осушали тревогу мартовских мостовых» (726).
Но, вернувшись после пережитой тревоги в детство, Реликвимини обнаруживает совершенно другую, изменившуюся действительность. Небо и земля смешиваются: «...на Швивой горке увязала луна...» (727). Иначе говоря, привычная реальность одухотворена. Подмененная, пронизанная духовностью, действительность требует воплощения, то есть творчества. Она требует нового рождения, нового детства. Здесь-то и возникает тема родов:
« - Откуда ты знаешь, что я настолько не мужчина и не мальчик, что пойму тебя?
- Да, правда, грусть это что-то высоко женское. Вот теперь <...> надо мной сошлась эта грусть <...>; мной запасается какая-то неясная большая радость в будущем» (728).
Тема родов близко соотнесена с темой весны и включает в себя образ ребенка. Ребенок не только мерцает в сознании читателя как результат родов, но трагически совмещается с роженицей- «какая-то грушевидная ужасная княжна, почти ребенок» (729). Поэтому роды воспринимаются субъектом повествования как светлое и ужасное одновременно. Природа женственного такова, что рождает из себя, отдавая себя, как бы жертвуя собственным прошлым: «мной (курсив мой - Л.Г.) запасается какая-то неясная большая радость в будущем».
Любовь для Реликвимини сродни творчеству, во всяком случае, вновь возникает образ линий: «Он окаймлял ее. Он проводил по ней своей душой, как кистью в весне» (731). При этом любовь перекрывается для Реликвимини состраданием: «И он безудержно сострадал. Кому? Своей девушке? Ее спине? <...> ...не сострадает ли он, может быть, этой застигнутой окном дали? Нужно было сейчас же понять, какой загадке сострадает он?» (731). Тема сострадания настойчиво связывается автором с родственными темами любви и творчества [11]. И здесь также у него есть предшественники среди философов.