Категория памяти в мифопоэтическом универсуме Вячеслава Иванова : Мелопея "Человек"

• Автор: Федотова, Светлана Владимировна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2000
• Место защиты: Тамбов
• Количество страниц: 199 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Глава I. Память как доминанта софиологических взглядов
Вяч.Иванова
1. Своеобразие категории памяти в философско-эстетической прозе поэта
2. Философско-религиозные истоки антропологии Вяч.Иванова
Глава II. «Человек» как структурно-поэтический феномен
1. О художественной форме, Данте и Вяч.Иванове
2. Сюжетно-композиционное единство мел опей Вяч.Иванова «Человек», или «форма созижденная»
3. Магистральный миф о Софии, или
«форма зиждущая»
Заключение
Примечания
Список используемой литературы

ВВЕДЕНИЕ
Вячеслав Иванов (1866-1949) - один из самых глубоких и талантливых поэтов, критиков и теоретиков искусства начала XX века, общепризнанный «мэтр» и «вождь» «реалистического» (религиозного) символизма, учитель в буквальном смысле слова молодых поэтов и читающей российской публики; мыслитель, принадлежащий к числу деятелей религиозно-философского возрождения России. Все чаще Иванова называют центральной фигурой серебряного века, его, так сказать, олицетворением, поскольку он был «одним из тех, кто наиболее полно воплотил специфику русского культурного ренессанса начала XX века: его неортодоксальность, метаисторизм, духовный универсализм» (1). Вяч.Иванов представляет особый интерес как достаточно уникальное соединение в одном лице поэта и философа, как яркий выразитель (отчасти даже идеолог) совершенно особой духовности серебряного века, замешанной на попытке синтеза «искусства, бытия, космологии и познания человека» (2) в одном мировоззрении.
Мелопея «Человек» (1915-1919) относится к числу наиболее сложных и наименее изученных произведений поэта, несмотря на то, что в последнее время интерес к творчеству Иванова значительно повысился. Об этом свидетельствуют, в частности, появившиеся недавно коллективные монографии (3), защищенные в 90-х годах кандидатские диссертации (4). Тем не менее в настоящее время, за редким исключением, практически отсутствуют работы, специально посвященные «Человеку» как целостному художественному феномену. Специально «Человеку» посвящена статья А.Б.Шшпкина «К истории поэмы «Человек» Вяч.Иванова» (5), в которой автор во многом опирается на неопубликованный доклад С.С.Аверинцева, представленный на гейдельбергской конференции в 1989 году. Во многих работах отечественных и зарубежных литературоведов центральное произведение Иванова упоминается в беглом, фраг-
ментарном порядке: сюда относятся отдельные высказывания того же
С.С.Аверинцева (6), В.А.Келдыша (7), И.С.Корецкой (8), М.Л.Гаспарова (9) и других авторов. Более детально на частных моментах произведения останавливаются В.П.Троицкий (10), В.В.Бибихин (11), Д.В.Иванов (сын поэта) (12), О.Дешарт (первый биограф и комментатор Иванова) (13).
Парадоксальность ситуации заключается в том, что сам поэт считал «Человека» центральным своим произведением, «наиболее целостно выражающим» «мистическое миросозерцание» автора (14). В этом признании раскрывается творческое credo ведущего теоретика символизма: синтез мистического опыта, его философского осмысления и адекватной этому осмысленному опыту художественной формы.
Особый статус мелопеи обусловлен сложнейшей архитектоникой произведения, структурирующей глубокое мистико-философское содержание. Поэтический текст Иванова оказывается как бы «за семью замками» многозначной кодировки, включающей культурные, религиозные, литературные и собственно авторские «шифры». Художественная форма мелопеи представляет собой «уникальное явление» (15) и в силу сознательной авторской ориентированности на творчество Данте, и прежде всего на метод «многосмысленности» и «иерархичности» текста», требующий соответствующей экзегетики. Без комментариев, подобных, например, комментариям к «Божественной комедии» Данте, понять поэму Вяч.Иванова достаточно трудно.
Как писал в юбилейной статье, посвященной семидесятилетию поэта, Ф.Степун, поэма «бесспорно труднее всего, что было раньше написано Вяч.Ивановым. Можно заранее сказать, что найдется не много людей, которые до конца прочтут, перечтут и действительно освоят эти 1350 строк, развертывающих перед читателем весьма сложное и глубокомысленное интуитивно-спекулятивное миросозерцание поэта» (16). Однако эта сложность, по мнению философа, нисколько не противоречит восприятию поэмы как исключительно цельного художественного

ет, что в начале XX века «несправедливо забытый ныне католический мыслитель о. Эрих Пшивара дерзал <...> говорить о «дионисийстве» Блаженного Августина (кстати, особенно милого русскому поэту, противопоставляя его «аполлинизму» Фомы Аквинского» (9).
Действительно, в философско-религиозном мире Иванова Августин играет особую роль. Это касается прежде всего религиозного императива последнего - «transcende te ipsum» («превзойди самого себя»), который приравнивался Ивановым к дионисийскому расточению граней сознания и понимался как единственно возможный способ «воспринимать чужое я не как объект, а как другой субъект» («Достоевский. Трагедия - Миф - Мистика» (IV, 502).
«Символ такого проникновения заключается в абсолютном утверждении, всею волею и всем разумением, чужого бытия - в «ты еси» (там же). Иными словами, удостовериться в реальности бытия можно только через опыт настоящей любви, разрушающей самозамкнутый мир человека ради другого существа. Любовь несет с собой «смерть» самости, что на языке Иванова будет звучать как опыт «мистического умирания», равнозначный экстатическому выходу из себя. Так идея любви (Эроса) оказывается сопряженной с идеей мистической смерти и дальнейшего преображения / просветления сознания любящего.
Трудно не заметить переклички ивановской мысли с утверждаемым Вл.Соловьевым смыслом человеческой любви в «оправдании и спасении индивидуальности чрез жертву эгоизма» (10). По Соловьеву, смысл - это внутренняя связь со всеобщей истиной. Поэтому признание за другим существом его безусловного значения, не взирая на все эмпирические несовершенства, возможно в любви только лишь через веру, которая, по слову апостола, есть «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых» (Евр. 11, 1).Таким образом, любовь есть фундаментальная основа жизни, удостоверяющая реальность бытия, и одновременно любовь есть единственно верное средство познания и творческого преображения этой реальности от раздробленно-хаотического состояния к