Кавказ в русской прозе второй половины XX века : Проблематика, типология персонажей, художественная образность

• Автор: Шульженко, Вячеслав Иванович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2001
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 461 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ИДЕЙНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ КОНСТАНТЫ И ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИЗНАКИ «КАВКАЗСКОГО ТЕКСТА».
ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ
ГЛАВА 2. ПРОБЛЕМАТИКА РУССКОЙ ПРОЗЫ О КАВКАЗЕ: ЛОКАЛЬНЫЙ КОНТЕКСТ КАК ОБЪЕКТ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЧЕСТВА
2.1. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ОСМЫСЛЕНИЕ МЕЖЭТНИЧЕСКИХ КОНФЛИКТОВ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ 50-90-х ГОДОВ XX ВЕКА
2.2. АНТИТЕЗА «РОССИЯ-КАВКАЗ»:
КОНФЛИКТНОСТЬ «ВСТРЕЧИ» И ВЫБОР ПУТИ
В ЭСТЕТИЧЕСКОМ ПРЕЛОМЛЕНИИ РУССКОЙ ПРОЗЫ
ГЛАВА 3. ТИПОЛОГИЯ ПЕРСОНАЖЕЙ «КАВКАЗСКОЙ» ПРОЗЫ: КУЛЬТУРНЫЕ МИФЫ И ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ 50-90-х ГОДОВ XX ВЕКА
3.1. РУССКИЕ НА КАВКАЗЕ
3.2. КАВКАЗЦЫ НА КАВКАЗЕ
3.3. КАВКАЗЦЫ В РОССИИ
ГЛАВА 4. КАВКАЗ КАК ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО:
ТРАДИЦИИ, МОТИВЫ, САКРАЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ И СИМВОЛЫ В РУССКОЙ ПРОЗЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА
4.1. ТРАДИЦИОННЫЕ МОТИВЫ И ИХ МОДИФИКАЦИИ В «КАВКАЗСКОМ ТЕКСТЕ»
4.1.1. МОТИВ ПЛЕНЕНИЯ
4.1.2. МОТИВ МЩЕНИЯ
4.1.3. МОТИВ СКИТАЛЬЧЕСТВА
4.2. КАВКАЗСКИЙ МИР В ЛИТЕРАТУРЕ «ПУТЕШЕСТВИЙ»
4.3. КОНЦЕПТЫ «ХРАМА» И «ЕДЫ» В ПРОСТРАНСТВЕ «КАВКАЗСКОГО ТЕКСТА»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ВВЕДЕНИЕ
Художественная специфика русской литературы во многом определяется не только ее нравственно-философским потенциалом и стилистическим разнообразием, но и сложностью и многоплановостью тематики, на которой традиционно сосредоточивают свое внимание авторы произведений. Органичность и важность тематики в художественном мире произведений отечественной словесности, конечно, не случайна и связана с необычностью исторического пути России, своеобразием ее географического расположения на карте мира и этнокультурных свойств населяющих ее народов. Почти весь тысячелетний период своего существования Русь-Россия проводила присоединение огромных земных пространств, резко отличающихся друг от друга как ландшафтом, так и природно-климатическими особенностями. Оказываясь на новых территориях, русский человек не только стоял перед естественной проблемой адаптации в непривычных для себя условиях, но и активно вступал в контакт с представителями десятков народов, постигая при этом через их вероисповедания, образ жизни и ценностные ориентации этническую идентичность «другого». Этот интерес не ограничивался сферой прагматической коммуникации, не диктовался сугубо утилитарными задачами. Русское художественное сознание подвергало тщательному осмыслению и сопоставлению психологические особенности аборигенов, их мифологию, ритуалы и обычаи, создавая тем самым уникальные возможности для этнокультурного взаимодействия, которому оно еще со времен Византии всегда было открыто. Собственно, и развитие русской литературы никогда не проходило в изоляции, оно свидетельствует о постоянном, глубоком и осмысленном общении с инонациональными культурами.
Масштабы этого общения беспримерны, и уже Орест Сомов,

один из талантливейших декабристских критиков, в трактате «О романтической поэзии. Опыт в трех статьях» (1823) так описывал мультикультурную основу российского общества: «Сколько разных обликов, нравов и обычаев представляются испытующему взору в одном объеме России совокупной! Не говоря уже о собственно русских, здесь являются малороссияне, с сладостными их песнями и славными воспоминаниями; там воинственные сыны тихого Дона и отважные переселенцы Сечи Запорожской: все они. носят черты отличия в нравах и наружности. Что же, если мы окинем взором края России, обитаемые пылкими поляками и литовцами, народами финского и скандинавского происхождения, обитателями древней Колхиды. остатками некогда грозных татар, многоразличными племенами Сибири и островов, кочующими поколениями монгольцев, буйными жителями Кавказа, северными лапонцами и самоедами. Ни одна страна в свете не была столь богата разнообразными поверьями и мифологиями, как Россия. кроме сего сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. Итак, поэты русские, не выходя за пределы своей Родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока» [412, С. 247]. Спустя сто лет и евразийцы, искавшие формулу выражения российской специфики по отношению к Западной Европе, с полным правом будут характеризовать Россию как «православно-мусульманско-буддийскую» страну, которую со второй половины XIX века прочно связывал в рамках общего Русского царства институт монархии. В глазах российских мусульман, к примеру, великий Ак Падишах (Белый царь) выступал преемником ханов Золотой Орды, что закреплялось и кровным родством русских царей с Чингиси-дами.

Нечто подобное при виде гор испытывает и современный «кавказский пленник» Рубахин, который, как в воздухе, нуждается в обретении прекрасного, его облагораживает попытка осознать жизнь в эстетических, а не в этических категориях, как это было у его многочисленных предшественников в прошлом веке*, хотя его реакцией на красоту становится мучительная робость и какая-то неизъяснимая тревога.
Т. Касаткина в своей насыщенной оригинальными идеями статье, посвященной «Кавказскому пленному», тонко подметила, что красота в авторском понимании - своего рода сигнал опасности, предупредительный знак, который в конце концов спасает маканинских «охотников за черепами». Красоту Марьяны в «Казаках» можно трактовать не только в традиционном для Толстого благоговении перед природой, но и как символ недоступности, недопущения Оленина в осваиваемый русскими кавказский мир. Красота, если действительно ей уготовано спасти мир, должна оставаться недоступной, неподвластной искушению или очень основательно от него защищенной.
* Здесь представляется вполне уместньм напомнить о том, что еще в 1822 году, делая наброски плана новой поэмы о Мстиславе Удалом, победившем в единоборстве косожского князя Редедю, Пушкин специально оговаривал, что его герой «увлечен чародейством в горы Кавказские». Эта пушкинская мысль приобретает в контексте нашего анализа особое значение, ибо горы становятся чрезвычайно стойким рефреном в текстовом пространстве «Казаков» и «Кавказского пленного», они, подобно демонскому Солярису, образуют особую субстанцию другой жизни, со своей особой красотой, наподобие той, которая, согласно формуле П. Флоренского, есть сила-энергия, проникающая все слои бытя. Поразительно, что близкое этой идее Флоренского утверждал и М. Н. Покровский в своей знаменитой книге «Кавказские войны и имамат Шамиля», в которой настойчиво советовал воспринимать Кавказ не точкой на географической карте, а неким вместилищем еще не познанных до конца космических энергий. И нам представляется, что это место - единое и неделимое, как бы того кому-либо ни хотелось, мистическое пространство, где прошлое и настоящее нерасторжимо слиты, где на протяжении веков ничего не меняется и измениться не может, где никогда и никому не удастся найти свободу от трагедий и страданий.