Культурная травма в российском литературном дискурсе конца XX века : Виктор Ерофеев, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин

• Автор: Мороз, Оксана Владимировна
• Шифр специальности: 24.00.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2012
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 281 с.

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ДИСКУРС ТРАВМЫ: ПЕРЕХОД НЕПРОХОДИМОЙ ГРАНИЦЫ
1.1. Клиника уб. Критика: психиатрия, психоанализ и Реальное
травматичное
1.2. История по ту сторону травмы: память и феномен
свидетельства
1.3. «Частный случай» дискурса: травма в отечественной культуре как
складка
ГЛАВА 2. СОВРЕМЕННОСТЬ КАК МНОЖЕСТВЕННАЯ ТРАВМА
2.1. Травма как константная тема современности: искусство
забывания
2.2. Литературные стратегии выживания: от «работы скорби» до
«нарративного фетишизма»
ГЛАВА 3. КУЛЬТУРНАЯ ТРАВМА В ЛИТЕРАТУРНОМ ПРОЦЕССЕ КОНЦА XX ВЕКА: МЕЖДУ ОТСУТСТВИЕМ И УТРАТОЙ
3.1 Структурная травма отсутствия как гносеологическая пропасть
3.2 Историческая травма утраты: перспективы отверженных
3.3 Посттравматическая жизнь: интонация жертвы или логика
отмщения?
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

Введение
В пространстве наук о культуре сформировалось представление о том, что отечественная литература в конце XX века выступает своего рода продолжением сакральных смысловых практик в новую секуляризованную эпоху1. Именно в этот период, когда развитие постмодерного состояния культуры уже стало данностью2, все очевиднее оказывается серьезная диспропорция между переживаниями отдельного человека и метарассказами, с помощью которых эти настроения предлагается артикулировать. Насилие, лежащее в основаниях всякой идеологии3, приводит к травмирующим несоответствиям между индивидуальной памятью и коллективными воспоминаниями. Еще более явной эта травмированность становится при анализе постсоветской идентичности, которая наследует советскому модернистскому проекту, ведя с его «метастазами» позиционную войну.
В подобной ситуации русская литература, продолжая претендовать на особое положение «учебника жизни»4, старается нащупать такие метафоры, которые могли бы отразить проблемы и перспективы, стоящие перед культурой в кризисный момент. Наиболее яркие культурфилософские попытки продемонстрировать уязвимость хронотопа, который определял действительность соотечественников и современников, были предприняты писателями-постмодернистами. Задолго до институционального оформления наук о культуре они взяли на себя функцию исследователей, продолжающих вненаучную культурологическую мысль, существовавшую еще в традиционной культуре России.
В контексте изучения русской специфики обращение к писателям как аналитикам травмы необыкновенно актуально. Так или иначе, но культура,
' Дубин В. Формы литературы-кумуляция опыта-организация общества. К типологии читателя // Классика, после и рядом: Социологические очерки о литературе и культуре. М. : НЛО, 2010. С. 123.
2 См. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. С-Пб. : Алетейя, 1998. 159 с.
3 См.: Жижек С. О насилии. М. : Европа, 2010. 184 с.
4 Есаулов И. Литература как учебник жизни // Соцреалистический канон : Сб. статей. СПб. : Академический проект, 2000. С. 596-599.

практически не обладавшая в XX веке свободным психоаналитическим и иным неклассическим/постнеклассическим наследием и оттого страдающая академической вторичностью, взрастила ряд авторов, интуитивно занявших культурфилософскую позицию. Так, наследуя интенциям модернизма, писатели-постмодернисты осмысляли основы русской культуры, фиксируя ее запрограммированность на травмы культурного обвала5.
В то же время их произведения, зачастую, оценивались лишь с позиций филологии. Обращение к интенциям авторов не является обязательным элементом подобного нарративного анализа, однако нежелание критиков рассматривать творчество постмодернистов как специфический вид аналитики формирует непрочитанность их текстов. Таким образом, эта литература до сих пор понимается как вид асоциального письма, что существенно видоизменяет характер источниковой базы теоретических исследований российской культуры.
Не ставя перед собой задачу построения апологетики постмодернизма как литературного и философского направления, мы считаем актуальным культурологическое освещение тех, не обнаруживаемых критикой, стратегий, с помощью которых писатели конца XX века анализировали травмированность культуры. Так наше исследование, выходя за рамки принятого способа прочтения современной литературы, помогает решить наболевшую проблему соотношения и/или конкуренции отечественной и зарубежной гуманитарной мысли. Необходимо учитывать, что представителями европейской научной мысли вопрос о том, как возможна взвешенная рефлексия травматического прошлого, активно обсуждается уже более полувека6, в то время как в соответствующем российском социокультурном пространстве он до сих пор четко не сформулирован. Если в западной гуманитарной науке в контексте различных дисциплинарных образований (психоанализа, исторических наук,
5 Липовецкий М. «И пустое место для остальных»: травма и поэтика метапрозы в «Египетской марке» О. Мандельштама // Травма:Пункты: Сборник статей. М.: НЛО, 2009. С. 749.
6 См. например, классические работы Т. Адорно: Адорно Т. Негативная диалектика. М. : Академический проект, 2011. 544 с.; Адорно Т. Исследование авторитарной личности. М.: Серебряные нити, 2001.416 с.

сакральные, так и в профанные «одежки». Скорее речь может идти о том, что идентификация травмы как симптома, инструмента болезни - первый шаг на пути соответствующей аналитики. Необходимо учитывать, что язык травмы как «человеческий вопль, сопровождающий историю потерь и болезненных перемен»136, лишь отчасти принадлежит «этнографии страдания». Скажем, ар-брют как искусство шизофреников — явление, по всей видимости, единичное. А эпикриз аутодеструктивного перформанса Брюса Лаудена, представителя направления боди-арт, прославившегося скандальными акциями по отрезанию «ненужных частей тела» (ухо, некоторые пальцы рук и ног, язык), скорее характерен для безумия.
Что же касается литературных стратегий, то с неврозами не пишут,

поскольку литература (или письмо) есть становление , а невроз и психоз -ситуация прерывания процесса становления, столкновение с каким-либо препятствием, Другим, нарушающим здоровое течение жизни. Писатель может лишь осторожно воспользоваться бредом как «иностранным языком» для достижения терапевтического эффекта. Скажем, для культуры модерна/постмодерна характерен отказ от традиционных форм письма в пользу экспериментальной поэтики многообразия, в которую зачастую включается осознанная шизофреническая синдроматика. Так философ в искусстве, получая пограничный опыт, использует его для возбуждения в себе близких, а не фатальных состояний. «Вернувшись назад», он волен описывать полученные впечатления и использовать их по своему усмотрению - для «врачевания» (как предлагал Делез138), либо для «увеселения» (такая стратегия
139ч
присуща игровому искусству постмодернизма ).
Как поэтически заметил Ж. Батай, высший момент заключен в безмолвии, однако в безмолвии сознание ускользает. Иными словами, полное
136 Рис Н. Русские разговоры. Культура и речевая повседневность эпохи перестройки. М. : Новое литературное обозрение, 2005. С. 12.
137 Делез Ж. Критика и клиника. СПб. : Machina : Axioma, 2002. С. 14.
138 Делез Ж. Логика смысла. М. : Академический Проект, 2011. С. 310.
139 Гольдштейн А. Джинн без тоника, или Одиссей и Синдбад // Памяти пафоса: Статьи, эссе, беседы. М. : НЛО, 2009. С. 53.