Жанровая специфика притчи и параболы в творчестве Ф. Кафки и Ф.М. Достоевского : экзистенциальный аспект

• Автор: Лескова, Екатерина Владимировна
• Шифр специальности: 10.01.03, 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2015
• Место защиты: Калининград
• Количество страниц: 190 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. ЖАНРОВЫЕ КАТЕГОРИИ ПРИТЧИ И ПАРАБОЛЫ:

ПРОБЛЕМА СООТНОШЕНИЯ

Выводы
ГЛАВА 2. ПРИТЧЕВО-ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ РОМАНОВ Ф. КАФКИ «ПРОЦЕСС» И Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ
КАРАМАЗОВЫ»

§ 1. Идейно-художественная роль вставных притч: поэтика и

религиозно-этическая концепция

§ 2. Суд - вина - оправдание: параболическая диалектика романов

Кафки «Процесс» и Достоевского «Братья Карамазовы»

§ 3. Библейско-экзистенциальный миф об Иове в притчево-
параболической организации романов Ф. Кафки и Ф.М.
Достоевского
Выводы
ГЛАВА 3. ПРИТЧЕВО-ПАРАБОЛИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ МАЛОЙ ПРОЗЫ Ф. КАФКИ В ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ
ТВОРЧЕСТВА Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО
§ 1. Жанровая поэтика притч Ф. Кафки: автономность,
фрагментарность, ци кличность
§ 2. Жанр рассказа-параболы в творчестве Кафки (на примере цикла «Кары»): феномен циклизации и интертекстуальный диалог с Ф.М.
Достоевским
§ 3. «В исправительной колонии» Ф. Кафки как жанр антиутопического рассказа-параболы: диалог с Ф.М. Достоевским и Э. Фроммом

§ 4. «Нора» Кафки как жанр исповедального рассказа-параболы в
экзистенциальном диалоге с Ф.М. Достоевским
§ 5. Библейский миф о Вавилонской башне в параболическом
рассказе-фрагменте «Как строилась Китайская стена»
Выводы
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ

ВВЕДЕНИЕ
Настоящее диссертационное исследование посвящено сравнительно-сопоставительному анализу притчево-параболических структур в творчестве Франца Кафки (1883-1924) и Фёдора Михайловича Достоевского (1821-1881). Выбор темы обусловлен существующим уже довольно долгое время и возрастающим к XXI веку интересом к жанровым категориям притчи и параболы и их функционирования в литературном процессе прошлого и современности. Общие тенденции преобразования жанровой системы не прошли без участия притчи, которой в жанровой системе «рефлексивного традиционализма»1 было отведено строгое место. Как следствие, в литературе Нового времени, в которой категория авторства играет роль гораздо более существенную, стали появляться сложные жанровые образования, например, роман-притча (роман-парабола), повесть-притча (повесть-парабола), рассказ-притча (рассказ-парабола). Процесс параболизации литературы охватил не только эпику, но также лирику и драму, модифицируя всю жанрово-родовую систему Нового времени2.
Особый вклад в закрепление за категорией притчи активной роли в модификации жанровой системы внес экзистенциализм как литературнофилософское направление. Способность притчево-параболической словесности к образному проникновению в суть вещей, к опосредованному постижению истины проявилась в экзистенциалистском контексте, который
1 В традиционалистской литературе «каюгория жанра остается... куда более существенной, весомой, реальной, нежели категория авторства» [Аверинцев 1986: 111].
2 Среди примеров притчево-нараболического творчества разных эпох и национальных литературных школ назовём «Jüdische Parabeln» (1802) Иоганна Готфрида Гердсра; «Книгу нригчей» - «Buch der Parabeln» (1819) из «Занадно-Bociочного дивана» Гёте; поэму «Quidam» (1855), стихотворный цикл «Vade mecum» (1865-1866) Ц.К. Порвида; большинство пьес Б. Брехта, например, «Святая Иоанна скотобоен» (1931), «Круглоголовые и остроголовые» (1934), «Добрый человек из Сычуани» (1941), пьесы «В ожидании Годо» С. Беккета (1952), «Носороги» Э. Ионеско (1960); драматургию М. Фриша (1944-1978); параболическую лирику Юрия Поликарповича Кузнецова (1941-2003).
произведениях [Руднев 1997: 184]. Процессы мифологизации
художественной литературы и её параболизации идут рядом друг с другом и зачастую пересекаются. Это объясняет восприятие A.A. Чамеевым параболической прозы У. Голдинга как текста, связанного с «осовремененным мифом»: «установка на мифологическую
универсальность не мешает прозе Голдинга оставаться поразительно современной: «мифы» писателя не навязывают воспроизводимой в них действительности слишком жестких схем, но опираются на опыт, на анализ, вбирают в себя реальность, культуру, историю, вырастают из треволнений и трагедий нашего времени» [Чамеев 2001: 806].
В данном случае речь идёт, конечно же, не о мифе в его исходном значении, воспринимаемом древними в нерасчленённом единстве с действительностью, что отражено в классическом определении А.Ф. Лосева (миф это «не выдумка, но - наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это - совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола» [Лосев 1991: 24], «мифическая действительность есть подлинная реальная действительность, не метафорическая, не иносказательная, но совершенно самостоятельная, доподлинная, которую нужно понимать так, как она есть, совершенно наивно и буквально [Там же: 47]), а об «инобытии» мифа XX и XXI веков, о его рефлексивном преобразовании человеком индивидуально-творческого периода развития культуры.
Миф, как и парабола, связан с символом, однако связь эта своеобразная, диалектическая. Как пишет Ю.В. Шатин, миф и символ представляют собой разные стадии развития языка как семиотической системы (миф первичен, и является «нулевой ступенью семиозиса», в то время как появление символа свидетельствует об «отрыве» от мифа и становлении естественного языка), однако это же, по мысли исследователя, и способствует созданию иллюзии их сходства «в синхронном разрезе»