Биографический миф о Пушкине в русской литературе советского и постсоветского периодов

• Автор: Шеметова, Татьяна Геннадьевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2011
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 318 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. Биографический миф о Пушкине. К вопросу об истории создания
1.1. Автомиф Пушкина как исходная модель биографического мифа
1.2. Континуальные мифемы в языке пушкинского мифа
1.3. Роль иконографии в конструировании и трансформациях мифа о Пушкине
1.4. Философские аспекты пушкинского мифа
ГЛАВА 2. Операциональный потенциал набора мифологем
2.1. Мифологемы (образы и акции)
2.2. Реконструкция мифа о «Первом поэте»
2.3. Деконструкция мифа о «Поэте № 1»
ГЛАВА 3. Мифологемы пушкинской биографии в русской литературе советского и постсоветского периодов
3.1. Мифологемы-образы как фундаментальная часть пушкинского мифа (чудо-ребенок, Сверчок, няня, потомок негров, пророк)
3.2. Мифологемы-акции в аксиологическом аспекте (утаенная любовь, дуэль, памятник, заповедник)
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ

ВВЕДЕНИЕ
«Как атеист я в Пушкина не верю»1 - так современный поэт Константин Арбенин сформулировал собственные взаимоотношения с пушкинским мифом. В этом стихе содержится как провозглашение божественной сущности Пушкина (мифологизация), гак и опровержение ее (демифологизация). Несовпадение образа Пушкина, закрепившегося в русской ментальности, и реального человека, так называемого биографического автора, чьи творения столь высоко ценимы современниками и потомками, создает особую диалектику пушкинского мифа, его динамическое равновесие. Строка из поэмы Арбенина восходит к письму Пушкина: «В вопросе счастья я атеист; я не верю в него <...>»2, что может свидетельствовать о провозглашаемом современным поэтом тождестве между понятиями «счастье» и «Пушкин», то есть являться мифологической гранью сознания поэта.
Это отождествление, свойственное многим русскоязычным писателям XX в.3, демонстрирует, с одной стороны, концептуализацию слова «Пушкин», то есть максимальное взаимоудаление означающего и означаемого. С другой стороны, «концентоефера» каждого носителя языка зависит от его культурного опыта4, и в этом отношении богатство культурных ассоциаций, вызываемых в русской литературе XX в. образом Пушкина, не имеет аналогов.
Назовем основные этапы формирования мифа о Пушкине: создание образа «национального» поэта во время празднований юбилеев в XIX в.; сакрализация образа поэта в литературе «серебряного века»; «огосударствление» образа «товарища» Пушкина в соцреализме, начиная с «юбилея» столетия смерти в 1937 г.; интимизация образа в индивидуальных манифестациях мифа в эпоху
1 Арбенин К.Ю. Пушкин Мой. Поэма во фрагментах. СПб.: Зимовье Зверей, 1998.
2 Пушкин A.C. Поли. собр. соч.: В 10 т. Т. 10. Л.: Наука, 1979. С. 647. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте, с указанием римской цифрой тома и арабской - страницы.
3 Ср., например, сравнение Пушкина с радугой в стихотворении В. Набокова «Памяти Блока» или превращение «чудного мгновения» пушкинской жизни в «чудную вечность» для читателя в одноименном эссе Б. Ахмадулиной.
4 См.: Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Русская словесность. О г теории словесности к структуре текста. М.: Academia, 1997. С. 280-287.

«оттепели»; демифологизация образа в литературе постмодернизма; распад концепта «Пушкин» в концептуализме; разнообразные попытки «воскрешения» Пушкина в современной литературе.
Авторитетный пушкинист Сергей Бочаров в своей статье «Из истории понимания Пушкина» говорит о двух видах знания о Пушкине: пушкиноведении (объективном, построенном на фактическом материале) и философской и писательской пушкинистике (основанной на герменевтическом круге, интуитивно собирающей целое из частей). Согласно мнению ученого, мифологизация Пушкина осуществляется-в пушкинистике, или, иначе говоря, метафизическом «целостном знании», обосновывающем исключительность «явления» поэта в мировой культуре (а это ядро пушкинского мифа), выводящем его из общего историко-литературного ряда. В процессе мифологизации поэта ученый видит «некую объективность высшего порядка»5.
Противоположная точка зрения выражена в полемическом эссе писателя и ученого Юрия Дружникова с характерным названием «Дуэль с пушкинистами»6. По его мнению, в основной своей части пушкинский миф совпадает с советским периодом: это различного рода напластования, преимущественно идеологического характера, искажающие подлинный облик поэта. Нарушение нормы восприятия Пушкина «казенной пушкинистикой» делает возможной «дуэль» Дружникова с пушкинистами. Следствие этих противоположных тенденций (по выражению Л. Аннинского, «мифотворчества» и «мифоборчества»7) — современное восприятие поэзии Пушкина: от «пушкиноведения» академических толкователей произведений поэта и музейных работников, для которых авторитет поэта непререкаем, до массовой культуры, «поп-пушкинистики», для представителей которой отсутствуют всяческие запреты.
Вопрос о соотношении реального Пушкина и мифа о нем ста виз писатель, критик и литературовед Владимир Новиков в концептуальной статье «Двадцать два
5 Бочаров С. Из истории понимания Пушкина // Пушкин и теоретико-литературная мысль. М.: ИМЛИ, Наследие, 1999. С. 146.
6 Дружников Ю. Дуэль с пушкинистами. М.: Academia, 2002.
7 Аннинский J1. “Наше всё” — наше ничего? Мифотворчество на прицеле у мифоборчества // День литературы. 2002. № 1. Январь.
собрании духовенства воскликнул: ’’Солнце отечества закатилось“. Никто не понял сей речи. Митрополит долго безмолвствовал, залился слезами и сказал: “Не стало Александра!” Все оцепенели от ужаса, ибо Невский казался необходимым для государства и по лснш своим мог бы жить еще долгое время»8А Образ «солнца нашей поэзии», с этой точки зрения, восходит к образ}' правителя; русская литература уподобляв гея государству, нуждающемуся в целостности.
Образ Пушкина как «солнца» русской поэзии и культуры особенно актуален для начала XX в. К нему обратились, например, О. Мандельштам в статье «Пушкин и Скрябин» (1915) и В. Ходасевич в речи «Колеблемый треножник» (1921). В том и в другом случае образ связан с тревогой за судьбы русской культуры, то есть актуализируется коннотация «закатившегося солнца». В трактовке Мандельштама, смерть поэта — квинтэссенция его жизни: «Если сорвать покров времени с этой творческой жизни, она будет свободно вытекать из своей причины — смерти, располагаясь вокруг нее, как вокруг своего солнца, и поглощая его свет». Солнцем именуется телесная оболочка, что подчеркивает значимость не только бессмертной поэзии, но и смертной человеческой сущности Пушкина: «Мраморный Исаакий — великолепный саркофаг — так и не дождался солнечного тела поэта. Ночью положили солнце в гроб, и в январскую стужу проскрипели полозья саней <...>»84. Современный исследователь И. Сурат указывает на то, что Мандельштам, который не стал выступать на вечере 1921 г., посвященном очередной годовщине смерти Пушкина и вылившемся в «тризну по уходящей культуре», осуществил не состоявшееся в 1837 г. отпевание Пушкина в Исаакиевском соборе, подобно тому как Пушкин заказал панихиду в годовщину смерти Байрона85.
Ходасевич тревожился о «затмении пушкинского солнца» , сначала недолгом, связанном с влиянием статей Д. Писарева87, затем — значительном,
83 Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. Сост. В. Серов. М.: Локид-Пресс, 2005. С
81 Манделышам О. Скрябин и хрисшанство // Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 2. М. Художественная литература, 1991 С 157. (Впервые опубликовано в 1968 г. под загл. «Пушкин и Скрябин».)
85 Сурат И. Смерть поэта: Мандельштам и Пушкин // Пушкинский сборник. С. 405.
86 Ходасевич В. Ф. Колеблемый треножник // Русская критика о Пушкине: избранные статьи, комментарии /
сост., встуи. статья, коммент. А.М.Гуревича. М.: Изд-во МГУ: Наука, 2005. С. 208.