Communio poetarum:У.Б. Йейтс и русский неоромантизм

• Автор: Кружков, Григорий Михайлович
• Шифр специальности: 10.01.03
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 217 с.

Григорий Кружков
СОММШЮ РОЕТАКиМ: У. Б. ЙЕЙТС И РУССКИЙ НЕОРОМАНТИЗМ
Представлено в качестве диссертации на звание Доктора Философии (Русская литература)
Школа Гуманитарных и Естественных Наук КОЛУМБИЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
Нью-Йорк
2001

РЕЗЮМЕ
СОММШЮ РОЕТАКиМ:
У. Б. ЙЕЙТС И РУССКИЙ НЕОРОМАНТИЗМ
Григорий Кружков
Данная работа представляет собой сравнительное исследование творчества Уильяма Батлера Йейтса и трех русских поэтов петербургской школы: Вячеслава Иванова, Николая
Гумилева и Осипа Мандельштама. Изучается не взаимовлияние, поскольку Йейтс был очень мало известен в России при своей жизни, а типологическое сходство и параллелизм. Йейтс и его русские современники были частью общеевропейского литературного возрождения конца XIX — начала XX века. Это движение было в своей основе антипозитивистским и неоромантическим. От собственно романтизма оно отличалось повышенным вниманием к символу как посреднику между материальным миром и высшим миром идей.
Неоромантическое движение прошло через три фазы. Сначала поэт играл роль декадента и эстета, затем — жреца и мага, и в последней фазе — героя и созидателя. Это примерно соответствует трем фазам русского символизма: эстетическому символизму (Бальмонт и Брюсов), религиозному символизму (Андрей Белый, Вячеслав Иванов) и акмеизму (Гумилев, Мандельштам). Йейтс прошел через сходные фазы эволюции, и, хотя эстетическое, религиозное и героическое переплетаются в его творчестве, нетрудно видеть, что на первом этапе доминирует эстетизм, на втором — квазирелигия (оккультизм) и на третьем — героизм.

Русский акмеизм часто интерпретируется как разрыв с символизмом. В этой работе я показываю, что он был скорее «автокоррекцией» символизма, не поколебавшей его неоромантические устои. Сравнение с Йейтсом, проделавшим сходную эволюцию, оказывается мощным эвристическим приемом, позволяющим нам прояснить эту непрерывность традиции в русской поэзии.
Особое внимание в настоящей работе уделяется творчеству Мандельштама и Йейтса в 1920-х — 1930-х годах. Идеи символизма, такие как дионисийский принцип Ницше, сочетающий самоутверждение с самопожертвованием, метерлинковская «тайна повседневного», теория маски и различные оккультные системы, образуют общий фон зрелой поэзии Йейтса и акмеистов. Неоромантическая традиция, с ее тенденцией к жизнетворчеству и мифотворчеству, сохранилась вплоть до конца XX века в поэзии «последнего акмеиста» Иосифа Бродского.

Запад», писавшего в 1922 году: «Йейтс уже давно пользуется громкой известностью в Англии; но некоторые критики за последнее время склонны считать другого поэта, Джорджа Рассела, более великим и глубоким поэтом. Джордж Рассел пишет под псевдонимом «Э.И.». Его стихи носят туманный, теософский характер и отличаются своеобразной прелестью и мелодичностью».
Прояснив ситуацию с «загадочным» А.Е., мы приходим к интересной картине. Из трех поэтов, которых Гумилев отмечает в своем интервью английской газете, англичанин, строго говоря, только один, а двое других — ирландцы, друзья и соратники по движению «Ирландское литературное возрождение». Вряд ли это случайно. Английская литература к 1917 году полностью завершила свою неоромантическую фазу, начатую движением прерафаэлитов. Ирландская же литература — отстала. В определенном смысле, «подотстала» и русская — по крайней мере, в лице романтика Гумилева. Статья Бориса Анрепа «Красота и чудище», помещенная в том же еженедельнике «Новый век» через несколько месяцев после отъезда Гумилева в Париж (31 января 1918), на мой взгляд, выпукло рисует столкновение двух несовместимых парадигм. Ее герой — русский друг автора, приехавший в Лондон из Парижа, горячий поклонник искусства, — если не сам Гумилев, то, во всяком случае, человек столь же «диких», романтических вкусов. Едва сойдя с поезда, он просит показать ему новейшее английское искусство. Анреп ведет его в галерею, где выставлены «благородные цветы» современной живописи. Друг приведен в уныние бескрылостью и невыразительностью увиденного. Картинки для украшения гостиных! Дамское рукоделие! В лучшем случае, прилежная каллиграфия! «Ты, наверное, — возражает автор, — ожидал привычных тебе парижских страстей! Здесь все намного