"Футлярный"герой А. П. Чехова : Истоки и развитие

• Автор: Францова, Наталия Владимировна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1995
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 233 с.

СОДЕРЖАНИЕ.
ВСТУПЛЕНИЕ.

ГЛАВА I. ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ ГЕНЕЗИС "ФУТЛЯРНОГО" ГЕРОЯ.

ГЛАВА II. "ФУТЛЯРНОСТЬ" ГЕРОЯ ЧЕХОВА:

СТРУКТУРНО-СЕМАНТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ.

2.1. "Футлярность" и "детскость" героя как противостоящие категории чеховского художественного мира.

2.2.Детскость героя, специфика ее изображения:

а/ сюжет "эпизода"; б/ сюжет "потока жизни".

ГЛАВА III. "ФУТЛЯРНЫЙ" ГЕРОЙ ЧЕХОВА: ВАРИАТИВНОСТЬ ТИПА.

3.1. Доминирующее значение уровня внешнего выражения героя. Игровое начало его жизни.

3.2. Подавление героем внутреннего начала.

3.3. Стремление героя к самосохранению.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
ПРИМЕЧАНИЯ.
БИБЛИОГРАФИЯ.

ВСТУПЛЕНИЕ
Реализм Чехова, возникший на перекрестке исторических эпох, эстетических влияний и течений, предстал в русской литературе явлением настолько новым и неожиданным, что вполне оправдано все увеличивающееся количество исследований, посвященных как частным проблемам чеховской поэтики, так и общим закономерностям его творчества. Одним из аспектов изучения художественного мира Чехова является проблема героя.
Конец 80-х - 90-е годы - период наиболее интенсивных раздумий Чехова о проблеме взаимоотношений личности и мира, что традиционно связывается исследователями с общим подъемом интереса русской общественной мысли этого времени к вопросам онтологии человека. Влияние господствующих умонастроений конца XIX века /исследования В.Вернадского, Н.Федорова, Э.Шперка/ "находило выражение прежде всего во всеобъемлющем интересе Чехова к вопросам онтологии человека. Витавшие в воздухе идеи "мир как процесс", "индивидуальный мир как абсолют", "космос как всецелое", "органическое единство мира", утратив авторство и обретя образную форму выражения, включились в размышления писателя о сути человека. Не ставя задачей создание законченной онтологической системы, автор сборника "Палата N6", "Острова Сахалин" и других произведений настойчиво возвращается к коренным вопросам онтологии человека, человеческого бытия, его слагае-мых"[13.
В.И.Гусев в статье "К соотношению философских и литературоведческих категорий в контексте современной интерпретации классики" обращает внимание на то, что именно русскую классику

характеризует повышенный онтологический пафос. Несмотря на то, что художественная литература не призвана анализировать соотношения духовного и материального в их абстрактном виде, она всегда занята общим, именно непосредственным отношением духовной деятельности к действительности, в частности, к социальному и личностно-социальному бытию человека. Причем главное здесь - не рассуждения персонажа или автора, "главное - в самой атмосфере произведения. В этом смысле характерен /.../ Чехов" 121.
Содержание и идейный пафос большинства художественных произведений, писем и публицистики Чехова этих лет позволяют связать его личные и творческие ориентиры с понятием широкой личностной свободы. Извечная нравственная ценность обретает у Чехова новое содержание и выступает не только в ее привычном смысле - как независимость, полноправие личности, но и как ее долг, состоящий в освобождении от целого ряда нравственных пороков. Важнейшим жанрообразующим принципом чеховской прозы становится концепция личности, преломление в отдельной личности общих законов бытия, специфика взаимодействия героя и мира.
"Ситуация, в которую попало общество в эпоху "крушения гуманизма" /к.XIX - XX в./, фиксируется философами и социологами как ситуация опасности для личности, как ожидаемый чрезвычайный ее поворот на "перекрестке миров", как "агония" человека или его последний риск и последний шанс"[33.
Разумеется, каждая историческая эпоха многогранна, и ее содержание невозможно свести к одной черте. Но не случайно разрыв человеческих связей, обособление людей привлекают особое внимание писателей и "представляются им угрожающими, а по-

ния, но, поглощая, ничего не может дать взамен. Отсутствие "обратной связи" с жизнью влечет за собой неизбежный исход героя из мира.
Неизбежность этого ухода задана автором в первой части романа. В конце второй главы возникает образ удаляющегося, отстраняющегося героя, уходящего из этого мира в никуда, в "иномир", роль которого здесь играет Персия:
"Максим Максимыч хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку
- Как я рад, дорогой Максим Максимыч! Ну, как вы поживаете? -сказал Печорин.
- А ...ты? а вы?... - пробормотал со слезами на глазах старик/ ... /.
- Еду в Персию - и дальше
-Неужто сейчас?.. Да подождите, дражайший!.. Неужто сейчас расстанемся?.. Сколько времени не видались
- Мне пора,Максим Максимыч, - был ответ" [683. Искренность
чувств Максим Максимыча здесь сталкивается с "ритуализированными" фразами Печорина, вроде бы оставшегося прежним /"неужели я не тот же? - вопрошает он/. Думается, что дело здесь еще и в другом.
Хронологически это появление героя в .романе самое позднее. К концу своего пути он пришел, опустошенный буйством страстей, испепеленный изнутри душевными порывами, не имевшими выхода. На дороге в Персию он уже не "герой", но "бальзаковская кокетка", марионетка с оборванными нитями. "Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки"С693. Максим Максимыч встречает Печорина в тот