Типология повествовательных форм в "Петербургских повестях" Н. В. Гоголя

• Автор: Силина, Людмила Алексеевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2001
• Место защиты: Елец
• Количество страниц: 150 с.

СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава I. Организация повествования в «Петербургских повестях»
Н.В. Гоголя
§ 1. Типы повествователей и принципы повествования
§ 2. Повествование от первого лица
§ 3. Повествователь и автор
§ 4. Повествователь и адресат
Глава И. Персонаж в структуре повествования
§ 1. Сравнительно-типологическая персонификация
персонажей
§ 2. Изображение речи персонажа
§ 3. Способы передачи точки зрения персонажа
§ 4. Стилизация, сказ, несобственно-авторское повествование в плане персонажа
Заключение
Библиография
ВВЕДЕНИЕ
Отечественное литературоведение (в дореволюционном, советском и зарубежном его проявлениях) накопило значительный материал по самым разным аспектам гоголевского творчества. И все же в гоголеведении до сих пор остается немало проблем, требующих дальнейшего осмысления.
Именно в творчестве Н.В. Гоголя с наибольшей силой проявились многие важнейшие тенденции историко-литературного процесса 30-40-х годов XIX века. Это объясняет обилие точек зрения и научных концепций, резко отличающихся друг от друга.
Еще при жизни Гоголя появились противоположные суждения относительно творческого метода, эстетических и политических убеждений писателя. Первыми критиками были современники, представлявшие противоположные направления русской критической мысли 30-40-х годов XIX века.
Представители демократического направления (В.Г. Белинский, H.A. Добролюбов, Д.И. Писарев, А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский) заслугу Гоголя видели в обличении крепостнического строя со всеми присущими ему пороками и пережитками.
Принципиально иной взгляд предложила либеральная критика (Г1.В. Анненков, В.П. Боткин, М.П. Погодин, A.B. Дружинин), неоднозначно относившаяся к гоголевскому творчеству. Тонко и проницательно исследовавшая художественное своеобразие произведений Гоголя, с одной стороны, обвинявшая его в антигуманизме и призывавшая примириться с действительностью, с другой. Оба эти подхода были замкнуты в узкие рамки определенной эстетической и идеологической системы.

Рассматривая творчество Н.В. Гоголя в историко-литературном контексте эпох, нельзя обойти вниманием работы, появившиеся на рубеже Х1Х-ХХ веков. Это совершенно новая интерпретация художественного дарования писателя, полностью отрицавшая представления о Гоголе как лисателе-реалисте. В. Брюсов в своем трактате «Испепеленные» писал:
«Гоголь, хотя и порывался быть добросовестным бытописателем окружавшей его среды, оставался мечтателем и фантастом и в сущности изображал в своих произведениях только идеальный мир своих видений». Рассуждая о Гоголе, характерной чертой его таланта, автор отмечает максимализм общественно-нравственной позиции: «Для Гоголя нет ничего среднего, обыкновенного - он знает только безмерное и бесконечное» (91, 136).
Символисты делали акцент на мистическую символизацию гоголевских произведений. В роли образов-символов выступали категории и понятия, наполняемые религиозно-нравственным и философским, содержанием.
В этой связи примечательной является статья Д. Мережковского «Гоголь и черт». Творчество Гоголя, по словам Мережковского - это борьба с «чортом», стремление «выставить чорта дураком» (137, 213), Автор замечает, что «чорт» в понимании Гоголя мистическое воплощение вечного зла, реализующегося в виде «бессмертной пошлости людской» (137, 213), а смех есть не что иное, как «борьба человека с чортом» (137, 213).
В «Опавших листьях» В. Розанов пишет: «Перестаешь верить действительности, читая Гоголя. Свет искусства, льющийся из него,
не просто знаком с персонажами, но и является очевидцем крещения Акакия Акакиевича:
«Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует окрестить ребенка. Матушка еще лежала на кровати против дверей, а по правую руку стоял кум, превосходнейший человек, Иван Иванович Ерошкин, служивший столоначальником в сенате...» (I, 88).
Положение рассказчиков, находящихся на низшей ступени иерархической лестницы, обуславливает их благоговение перед высшими чинами, восхищение служащими в иностранной коллегии:
« Боже, какие есть прекрасные должности и службы...» (I, 7). Позиция рассказчиков «Петербургских повестей» в большинстве случаев отличается от авторской позиции, а порой резко с ней расходится:
« Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства!.. Но что страннее, что непонятнее всего -это то, как авторы могут брать подобные сюжеты. Признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно... нет, нет, совсем не понимаю. Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и, во-вторых, тоже нет пользы. Просто я не знаю, что это...» (I, 48).
Чем сильнее личность рассказчика обнаруживается в тексте, тем очевидней можем говорить не о субъекте, а об объекте повествования: «Понюхав табаку, Петрович растопырил капот на руках и рассмотрел его против света и опять покачал головою. Потом обратил его подкладкой вверх и вновь покачал, вновь снял крышку с