Русская литературная утопия XVIII - ХХ вв. : Проблемы поэтики и философии жанра

• Автор: Калинин, Илья Александрович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2002
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 247 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение

Глава 1. Утопия и риторическая культура слова

1. Утопия и утопическое сознание

2. Истоки утопической традиции (“Государство” Платона и “Риторика”

Аристотеля)

3. Утопия и риторическая культура слова

4. Литературная утопия: утопия и литература

Глава 2. От политической утопии к утопии литературной

1. Литературная утопия: между панегириком и элегией (топос и модус русской литературной утопии XVIII века)
2. Петербург в панегирических жанрах и литературной утопии XVIII века
3. Мифологическое пространство историографического дискурса XVIII века (риторика построения истории России)
4. “Путешествие в землю Офирскую Г-на С... швецкаго дворянина” М.М. Щербатова и риторическая организация утопического повествования
4 Л. Диалог как основа утопического дискурса
4.2. Утопическое повествование: между образом и понятием
Глава 3. Утопия и история (“4338 год” В.Ф. Одоевского).
1. От петербургского панегирика к петербургской утопии
2. Конфликт и проблема наррации
3. Литературная утопия: между “полезным” и “забавным”
Глава 4. От утопии к антиутопии (от Века Просвещения к Fin de Siecle).
1. Риторическая культура и эпоха модернизма
2. Утопия и интертекст (“Республика Южного Креста” В.Я. Брюсова”)
3. “Обнажение приема”: исторический авангард и новые утопические перспективы (“Мы” Е. Замятина и эстетическая теория русского
формализма)
Глава 5. По “ту сторону” утопии и антиутопии (политический язык и язык
желания)
1. Утопический субъект: между центром и периферией (повесть А.Д. Синявского “Любимов”)
2. Утопический субъект: между Воображаемым и Символическим (язык желания в поэме В. Ерофеева “Москва - Петушки”)
Заключение
Список использованной литературы,

ВВЕДЕНИЕ
Проблема утопии стоит в одном ряду с центральными социально-философскими проблемами XX века. Но актуальность этой проблемы в области социально-политической жизни вывела на передний план изучение утопического мышления как такового, независимо от того, где оно находило выражение (в утопическом трактате или в романе-путешествии), изучение же жанровой природы литературно-утопического творчества долгое время оставалось в стороне от тат-Бйеат научной мысли. Если же литературная утопия и становилась объектом филологического интереса, то этот интерес ограничивался, как правило, описанием социальной конструкции утопического общества или, максимум, реконструкцией происхождения отдельных социально-утопических принципов у данного автора и, наконец, сопоставлением его произведения с теориями философов или социологов, оказавших на него влияние. *В таком случае литературоведение выступало как вспомогательная дисциплина, выполняющая предварительный анализ, после которого в руки историка попадало уже не сложное литературное целое, а интересующая его утопическая модель. И все это при том, что именно изучение литературной утопии как жанра, с его законами и конкретной практикой, имеет наибольшие шансы стать объективнонаучным. Ведь анализ социальных взглядов отдельного утописта всегда будет иметь подоплеку в виде политических пристрастий исследователя-историка. А попытки проникнуть в природу утопии как типа мышления (с его особым отношением к действительности)
'См.: [Чечулин 1900]; [Кизеветтер 1901]; [Сакулин 1912]; [Горфункель 1969]; [Штекли 1978]; [Шестаков 1995].

идеологический контекст и закрепленный за ним репертуар тропов и фигур (топики «золотого века»)3 делает проблематичной ту критическую функцию, которую, с точки зрения большинства исследователей, должна выполнять утопия. Применение устоявшегося набора поэтических средств, используемых для восхваления совершенного государства, с целью контрастно противопоставить его идеальную организацию окружающей реальности, должно было актуализировать более сильную панегирическую традицию. В такой ситуации утопия начинает являть собой скорее особый случай национальной мессианской историософии, нежели утопию как таковую.
Возникает несоответствие между уже сложившейся панегирической топикой, которую использует литературная утопия, и той критической модальностью, которая входит в её функциональное дискурсивное задание. Это несоответствие топоса (понятие, используемое здесь не в пространственном, а в риторическом смысле - «общего места», «средства аргументации») и модуса (то есть «образа действия» - modus operandi). Если первый утопия заимствует из панегирических жанров, то элег ия оказывается тем жанром, внутри которого формируется необходимая утопии модальность. Панегирик описывает уже достигнутое совершенство, прославляет идеал, реализованный здесь и сейчас, в то время, как элегия описывает утраченное совершенство, идеал, существовавший
идеала носит не проективный (или ретроспективный), а дескриптивный характер, т е. изображает идеал не как заданность, но как данность. Поэтому применительно к русской культуре XVIII века «утопичность» можно рассматривать как трансжанровый и даже как трансдискурсивный феномен. (Об утопии и историографии XVIII века см. раздел 3 данной главы).
3 Подробный анализ риторического арсенала имперского политического мифа XVIII века см. [Baehr 1991]