Поэтика малой прозы Л. С. Петрушевской

• Автор: Кутлемина, Ирина Владимировна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2002
• Место защиты: Архангельск
• Количество страниц: 172 с.

СОДЕРЖАНИЕ
Введение
Глава I. Цикличность как ведущий принцип организации текстов в творчестве Людмилы Петрушевской
1.1. Заглавие в системе цикла
1.2. Роль текстовой рамки в пределах цикла и в пределах рассказа
1.3. Образная система рассказов Л. Петрушевской
1.4. Интертекстуальность как элемент идиостиля Л. Петрушевской
1.5. Проза Людмилы Петрушевской в контексте фольклорнолитературных традиций
Глава II. Нарративные маски и роли Л. Петрушевской
2.1. Стилистические тенденции сказовой новеллы Л. Петрушевской
2.2. Герой-рассказчик и его маски
2.3. Коммуникативная ситуация «рассказчик» - «слушатель» в прозе
Л. Петрушевской
2.4. Пространственно-временная организация прозы Л. Петрушевской
2.5. Специфика взаимодействия авторских планов в прозе
Л. Петрушевской
2.6. Речевой стиль Л. Петрушевской
Заключение
Список использованной литературы
Приложения

ВВЕДЕНИЕ
Предмет данного исследования - проза Людмилы Петрушевской, по поводу творчества которой М. Розанова, мастер емких формулировок, однажды высказалась так: «Петрушевская пишет как два мужика плюс три крокодила вместе взятые» [цит. по: Быков 1993: 34]. Произведения яркого и самобытного и вместе с тем одного из наиболее противоречивых современных прозаиков и драматургов после многих лет замалчивания в подцензурной литературе нашли наконец выход к широкому кругу читателей, стали заметным фактом современного литературного процесса. Устойчивый интерес к произведениям Л. Петрушевской как русских, так и зарубежных исследователей свидетельствует о том, что ее творчество не частное, локальное явление, а выражение характерных тенденций развития русской прозы конца XX века. Имя Л. Петрушевской ставится в один ряд с именами таких признанных мастеров как М. Зощенко, А. Платонов, Ю. Трифонов, А. Вампилов; с другой стороны, оно звучит среди имен тех современных авторов, которые ведут творческие поиски в русле самых различных литературных течений (В. Маканин, Ф. Горенштейн и др.).
Вместе с тем, признавая несомненную талантливость Л. Петрушевской (в последнее время в критике появилось даже такое определение ее творчества как классическое), исследователи затрудняются в установлении самой его сути, относя его то к «особому типу реализма», «наивному», «магическому реализму», то называя «соционатурализмом», «прозой шоковой терапии», «чернухой», «примитивом»; причисляя то к «другой», «альтернативной» прозе, то к «новой натуральной школе», то к «женской прозе» (чему, отметим, сама Л. Петрушевская очень противится, считая, что женской литературы как таковой просто не существует).
Думается, такой разнобой мнений объясняется тем, что логика развития современной литературы будет видна лишь спустя многие годы, когда отпадут

соображения актуальности и за внешне хаотичным развитием станет видна общая картина. А пока что «панораму современной литературы можно представить себе как огромное пространство бушующего, штормящего моря с куполом вечности над ним. Попытки войти в это бушующее пространство и схематизировать литературный процесс 90-х годов с помощью привычных методик ... дают настолько приблизительную..., а подчас искаженную картину, что напрашиваются выводы как о несовершенстве старых методик, так и о том, что литературный материал сопротивляется всяким стремлениям «затолкать» писательскую индивидуальность в группу, направление, школу и т.д.», — пишет
С. Тимина [Тимина 2002: 8].
Следует отметить, что, как только вышла из печати первая книга прозы Людмилы Петрушевской (сборник «Бессмертная любовь»), она сразу привлекла к себе внимание критики. С начала 80-х годов было опубликовано несколько десятков критических статей, книжных обзоров, рецензий и работ научно-исследовательского характера, посвященных ее произведениям, как у нас в стране, так и за рубежом. Однако, как отмечает автор представительного библиографического очерка С. Бавин 1995, «критика, столкнувшись с миром персонажей Петрушевской, долгое время пребывала в недоумении относительно эстетической значимости увиденного и прочитанного». Симптоматичны уже сами названия некоторых статей: «Рай уродов» (Д. Быков), «Теория катастроф» (М. Ремизова), «Бегом или ползком?» (Н. Кладо), «Размышления у разбитого корыта» (Е. Крохмаль), «Творцы распада» (Е. Ованесян), «Погружение во тьму» (И. Пруссакова) и т.п.
На наш взгляд, все критико-литературоведческие работы, посвященные творчеству Л. Петрушевской, можно разделить на три группы: 1) резко отрицательные по отношению к ее произведениям (при этом авторы данных работ почти не анализируют текст как таковой, опираясь на субъективноэмоциональное оценочное восприятие); 2) статьи, авторы которых довольно благожелательно оценивают произведения писательницы, однако используют

чающих клеток любви и подлости, жажды добра и низких страстишек. Они беспрерывно причиняют боль и зло ближним - и тем самым укорачивают собственное счастье, а то и жизнь. Эта патологическая страсть к саморазрушению, самоуничтожению - доминанта внутреннего монолога героинь Л. Петрушевской. Они падают в бездну, стремясь захватить с собой как можно больше других людей и предметов» [Ажгихина 1993: 334]. Наиболее ярким примером, подтверждающим обоснованность такого мнения, является повесть «Время ночь», однако анализ произведений средних жанров не входит в наши задачи.
В новеллистике примеры подобного рода мы находим в рассказах «Отец и мать», «Медея», «Свой круг», «Дочь Ксени», «Случай Богородицы».
Ряд исследователей отмечает еще одну интересную особенность персонажей Людмилы Петрушевской - среди них очень много физически неполноценных или просто больных людей. В частности, А. Митрофанова посвятила этой теме специальное исследование, где отмечает, что самым распространенным заболеванием является шизофрения. «Психические расстройства героев Петрушевской соответствуют атмосфере эпохи», - считает критик [Митрофанова 1997: 98]. Она же отмечает, что физические изъяны у персонажей писательницы часто сводятся и к проблемам с глазами. Л. Петрушевская, несомненно, обыгрывает архаичный символ «глаза», имеющий долгую культурную традицию и наделенный многозначной семантикой. Самый общий смысл этого символа связан со светом, символом разума и истины. Видение в этом случае понимается как действие, направленное на постижение сути явлений. Иными словами, тема слепоты/видения соотносятся у Петрушевской с темой понимания/непонимания героями чего-то или же друг друга (ср.: «Пульхерия тоже впервые посмотрела на своего соседа и увидела как в тумане красноватое худое лицо, седые всклоченные волосы, недостаток одного зуба впереди и воспаленные, часто моргающие...глаза. Пульхерия увидела, однако, не совсем то, а увидела мальчика, увидела ушедшее в высокие миры существо, прикрывшееся