Мифопоэтика русского романа 20-30-х годов : "Чевенгур" А. П. Платонова и "Тихий Дон" М. А. Шолохова

• Автор: Солдаткина, Янина Викторовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2002
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 247 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ РАБОТЫ:

Введение
Глава I. Основные смыслообразующие мифологические образы в романе А. П. Платонова «Чевенгур»

§ 1.1. Солярная мифологическая символика в романе:

происхождение, семантика, функции

§1.2. Образ земли и смежные образы: мифологические основы

и их преломление в романе «Чевенгур»

§ 1.3. Приемы создания оппозиции: Яков Титыч и Федор Кондаев

§1.4. Опыт мифологического синтеза: образ Александра Дванова

Глава 11. Христианский миф в романе М. А. Шолохова «Тихий Дон»: значение и принципы использования
§ 2.1. Казнь отряда Подгелкова: пасхальные мотивы
§ 2.2. Мотив слепоты в романе: генезис, поэтика,
особенности применения
§ 2.3. Мотив верха/низа в романе: реальный и символический смысл
§ 2.4, Агиографические мотивы в образе Григория Мелехова:
сюжетика и проблематика
§ 2.5. Роль христианского мифа в системе «художественного мифологизма» романа «Тихий Дон» (обобщающие выводы)
Заключение
Библиография

Введение.
Настоящее исследование посвящено проблемам мифопоэтики русского романа 20-х-ЗО-х годов XX, в частности романам А. П. Платонова «Чевенгур» и М. А. Шолохова «Тихий Дон». Соединительный союз, поставленный между такими персоналиями, как А. П. Платонов и М. А. Шолохов, требует специального объяснения, поскольку на первый взгляд какое-либо сопоставление официально признанного таланта Шолохова и на протяжении многих лет не понимаемого и замалчиваемого гения Платонова кажется неуместным. Нынешняя ситуация, сложившаяся вокруг каждого из них, также предполагает скорее противопоставление, чем сопоставление: если
платоноведение сегодня представляет собой одно из самых бурноразвивающихся направлений изучения русской литературы XX века, то текстологические «скандалы» в соседстве с идеологической предвзятостью хоть и привлекают внимание к фигуре М. А. Шолохова, но во многом мешают вдумчивому литературоведческому изучению его творчества. Действительно, что может объединять этих авторов? Факт личного знакомства, дружбы Платонова и Шолохова, участия и помощи, оказываемой Шолоховым Платонову (благодаря заступничеству М. А. Шолохова был освобожден из заключения сын А. П. Платонова Платон, при поддержке Шолохова вышли две книги сказок Платонова («Башкирские народные сказки» (1947), «Волшебное кольцо» (1949)), сам по себе еще не дает оснований для проведения сравнительного анализа произведений А. П. Платонова и М. А. Шолохова.
Однако, первые попытки сопоставления принципов поэтики названных авторов уже предпринимались. Среди них можно назвать статью В. Н. Запевалова, анализирующую знаменитые послевоенные рассказы: «Возвращение» А. П. Платонова и «Судьбу человека» М. А. Шолохова, и указывающую на сходство тематики и проблематики этих рассказов [71;

134]1; диссертацию Е. С. Конюховой, рассматривающую роман М. А, Шолохова «Поднятая целина» в контексте произведений о русской деревне 30-х годов и в рамках избранной темы упоминающую и платоновский «Котлован» (но это сравнение можно, скорее, отнести к разряду «отрицательных», поскольку Е. С. Конюхова приходит к выводу о том, что «сравнивать «Котлован» с другими произведениями не представляется возможным» [92; 89]).
Очевидно, поводом для сопоставления в обоих случаях является определенная тематическая близость сравниваемых произведений. И с этой точки зрения сопоставление «Чевенгура» и «Тихого Дона» представляется вполне допустимым и уместным: оба этих произведения посвящены проблемам революционного переустройства общества, построения новой жизни на новых основаниях, преодолевающих дисгармонию прежнего, дореволюционного мира; поискам того справедливого миропорядка, который способен удовлетворить всем строгим (а подчас и максималистским) требованиям, предъявляемым к нему героями (в частности, и путешествие по революционной России Александра Дванова, и участие Григория Мелехова в гражданской войне то на стороне красных, то на стороне белых могут пониматься как реализация семантически родственных побуждений отыскать единственно правильный миропорядок). Возможно также отметить и определенную временную соотнесенность описываемых в обоих романах событий: и в «Чевенгуре», и в «Тихом Доне» действие начинается еще до революции, продолжается в период революции и гражданской войны (первая мировая война, которой в «Тихом Доне», как произведении во многом историческом, уделено немалое внимание, в «Чевенгуре» остается практически незатронутой) и завершается попыткой установления новой, послереволюционной жизни (период военного коммунизма и НЭПа в
1 Здесь и далее первое число в квадратных скобках соответствует номеру указанной работы в библиографическом перечне, приведенном в конце диссертации, второе число -обозначает цитируемую страницу.

экономической политике — уделяется в романе немалое внимание. Однако, решение подобных вопросов лежит скорее в области мировоззренческой, чем собственно экономической, и потому представляется необходимым выяснить, из каких различных составляющих формируется в романе представление о земле и определить ее роль в общей системе бытия, в укладе жизни, а также способы достижения гармонии между миром человека с его экономическими и философскими исканиями и природным космосом.
Представленный в начале романа солнечный катаклизм, олицетворяющий разрушение привычного, старого крестьянского мира и описанный с привлечением языческих славянских мифологических представлений, непосредственно отражается и на состоянии земли, на ее плодородных свойствах. Засуха, враждебность палящего солнца приводит к извращению привычных природных закономерностей; «Захара Павловича еще немало удивило такое бессмысленное происшествие, что на полях хлеб давно умер, а на соломенных крышах изб зеленела рожь, овес, просо и шумела лебеда, они принялись из зерен в соломенных покрытиях» (С. 31), в безлюдии цветет одинокий лапоть; «лапоть тоже ожил без людей и нашел свою судьбу - он дал из себя отросток шелюги, а остальным телом гнил в прах и хранил тень над корешком будущего куста» (С. 31).
С одной стороны, эти цитаты могут свидетельствовать о том, что, несмотря на засуху и голод, жизнь продолжается. Она возрождается из, кажется, уже умершего, отработанного (лапоть, солома) материала, поскольку, в соответствии с народными языческими верованиями, солома является частным компонентом как в рождественских и купальских обрядах, так и в родинных и погребальных; «жизнь начинается и кончается на соломе» [184, 154]. Но, с другой стороны, эта жизнь, это произрастание злаков очевидно бессмысленно, не востребовано человеком, существует независимо от него, но - само по себе, что, только более явно подчеркивает всю необычность, несообразность происходящего - поскольку зеленеющая на крышах рожь и лебеда никого не в