Роман "Счастливая Москва" в контексте творчества А.П. Платонова 1930-х гг.

• Автор: Сонг Чжон Су
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 228 с.

СОДЕРЖАНИЕ
Введение

Глава 1. Контексты изучения романа «Счастливая Москва»

Глава 2. Система персонажей «Счастливой Москвы»

§ 1. Композиционный принцип симметрии

§ 2. Пограничная ситуация и воплощение темы памяти

в творчестве А. Платонова

Глава 3. Две формулы Сарториуса и развитие музыкальной темы в романе «Счастливая Москва» и рассказах 1935-1936 гг.

§ 1. «Счастливая Москва» и «Московская скрипка»

§ 2. Москва Честнова и симфоническая музыка

Глава 4. Роман «Счастливая Москва» в интеллектуальных и эстетических поисках А. Платонова 1933-1936 гг.
§ 1. Лозунги эпохи в статьях и прозе А. Платонова 1930-х гг
§ 2. Платоновские инженеры эпохи
«Счастливой Москвы» 1930-х гг
Заключение. Герои и образы А. Платонова
Библиография
Приложение (Перевод романа «Счастливая Москва»
на корейский язык)
Введение
О платоновской открытости Н.В. Корниенко пишет: «В финале романа «Счастливая Москва» в 1936 году Платонов останавливает повествование «на краю собственного безмолвия» - там, где открываются «рациональному практику» и инженеру Сарториусу вечные, не отменяемые историей и временем, а потому и больные вопросы жизни» .
Большинство читателей ожидают при чтении -художественного текста определенного ответа на разнообразные вопросы жизни, воплощенной в разных героев: каким путем складывается судьба человека, каким образом этот узел развязывается. Поэтому произведения Платонова для читателей нередко оказываются крушением их обычного, привычного прогноза, поскольку у Платонова финал почти всегда открыт. Читатель смущается, испытывает недоумение и задает себе и писателю вопрос: «И что?», «А что будет дальше?», «Это и все?»
Однако недосказанные Платоновым слова дают нам паузу для раздумья, для самонаблюдений, да и его «язык молчания» (выражение Н.В. Корниенко) напоминает нам о сущности чувства жизни и смерти. После чтения любых произведений люди могут остаться в напряженном состоянии, в наполнении духа, в наслаждении, в полноте эмоций, извлечь какой-то моральный урок. Лишь в редких случаях, когда мы сталкиваемся с самыми реальными, естественными вещами, и поэтому часто забываем об их присутствии, порой даже отвергнутыми, мы смущаемся перед беспощадной обнаженной реальностью. Тем более, если эта картина развертывается не в крайнем обострении гиперболизации действительности, а в совершенно уравновешенном спокойствии, то прилив чувств еще более усиливается. Это не симптом грусти, не симптом катарсиса, а сигнал пробуждения уснувшей, закостенелой души. Платонов был одним из редких писателей, обладающих заветными словами. В связи с трудностью восприятия творчества Платонова, С. Залыгин писал: «Он (Андрей Платонов - С. Ч.С.), кажется, и читателя выбирает для себя по тому же признаку: по его способности от начала до конца пройти через опыт. Такой он видит жизнь - в бесконечности ее условий и
1 Корниенко И. В. ((Мне приснился голос...» II Платонов А. Проза. М., 1999. С. 16.

ситуации»2. Платонов не похож на проповедника какой-нибудь настойчивой идеи, скорее всего, его голос наполнен жизненным опытом, звуками природы, он видит мир не по вертикали, а по горизонтали, где совпадают человеческие взгляды с миром животных и растений, усталые взрослые сердца - с миром наивных детишек. В мире Платонова жизнь продолжается, а человек, «безвозвратный искатель», обречен на долгий, мучительный, скучный процесс жизни, однако это неповторимое существо счастливо, поскольку оно со своего рождения отправляется в путь в поисках счастья, стремясь найти счастье в более высоком смысле - в смысле общего и частного существования, в соприкосновении человека и Вселенной.
Кроме соприкосновенного, взаимопроникаемого отношения биографии писателя и его творчества3, многие исследователи, критики и люди, просто знакомые с Платоновым, не раз отмечали особый его феномен - тесные отношения автора и героев: «...в произведениях Платонов является как бы посредником, связующим звеном в системе «автор - герой - слушатель». Поэтому так сильна в музыке стиля Платонова тональность «со-чувствия» <...> он находится именно в отношениях «со-переживания» с изображаемым и воспринимающим»4; «писатель и человек соединились в Платонове воедино <...> «ТО», что избрало себе форму рассказа или повести, должно оставаться именно рассказом и повестью. «ОНО» не для размена, не для разговора, не для спора, не для «я хотел этим рассказом показать...». Вы, читатели, можете <. ..> обсуждать и спорить, а мое, писателя, дело сделано - я скромно отхожу в сторону и со стороны смотрю на вас. И слушаю. И иногда пропускаю мимо ушей. Таким и оказался Платонов»5.
Примечательно, что и в статье А. Гурвича 1937 г., несмотря на то, что его целью было суровое расследование художественной методологии писателя на фоне литературной политики этого времени, по воле критика или нет, но присутствует понимание сущности творчества Платонова: «...люди у Платонова жалеют друг друга, жалеют птиц, травы, ветер, машины, которые со своей стороны жалеют
' Залыгин С. П. Сказки реалиста и реализм сказочника // Вопросы литературы. 1971. № 7. С. 132.
См.: Шубин Л. А. Поиски смысла отдельного и общего существования. Об Андрее Платонове. Работы разных лет. М., 1987. С. 39-62.
д Белая ГА. Закономерности стилевого развития советской прозы. М., 1977. С. 198-199.
5 Некрасов В. Платонов // Андрей Платонов: Воспоминания современников. Материалы к биографии. М., 1994. С. 126.

Когда я юношей был, <...> я часто хотел - пусть все люди сразу умрут, а я утром проснусь только один. Но все пусть останется: и пища, и все дома, и еще - одна одинокая красивая девушка, которая тоже не умрет, и мы с ней встретимся неразлучно... (70-71)
Он даже хотел, чтобы земля стала пустынной, и Москва бы не отвлекала никуда своего внимания, а целиком сосредоточилась на нем (45).
В новой редакции после фрагмента описания внутреннего конфликта Сарториуса Платонов добавляет одну фразу, выражающую нескрываемое авторское отношение - удивление: «Неужели он откажется от него, чтобы поклониться атому, пылинке и праху? » (42)
Что касается Комягина, то Платонов в образе этого героя воплощает трагедию искаженного чувства. Контрастом с Самбикиным предстает описание Комягина, который устраняет мысли, приходящие ему в голову, заменяя это другими делами - чрезмерным увлечением женщинами или крепким сном. Напомним, что Самбикин почти не спит, вообще «отвергает сон», даже если ночью ему снятся его «разрушенные мысли», тогда он старается складывать их по «дневному порядку» (32).
В записных книжках Платонова 1931 г. есть следующая фраза: «Люди давно выдумали все мысли, все думы наши старые, только чувства всегда новые»66. Это философское резюме в какой-то мере объясняет и включает в себя комягинскую формулу жизни. Комягин считает, что на самом деле в жизни нет ничего особенного. Он «два раза специально вдумывался», что мир ведь не очень велик, поэтому в нем «все ведь учтено и записано» (84). Комягин рассматривает жизнь не как творческий процесс, а как формальное повторение пройденного: «Даже в час можно справится со всеми житейскими задачами! <...> Ведь это только так кажется, что нужно жить лет сто и едва лишь тебе хватит такого времени на все задачи! Отнюдь неверно! Можно прожить по-пустому лет сорок, а потом сразу как приняться за час до гроба и все исполнить в порядочке, зачем родился!» (86). Комягин убежден, что человеческая жизнь не что иное, как формальное явление, и
66 Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии. М., 2000. С.