Традиционная и авторская символика в современной поэзии : Юрий Кузнецов и московские рок-поэты

• Автор: Ступников, Денис Олегович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 212 с.

Глава I. Символика чисел у Ю.П. Кузнецова и рок-поэтов

1.1. Традиционная числовая символика

1.3. Число шесть в эстетической системе Ю. Кузнецова как вариант троичного принципа

1.4. Четверичная система как выражение стабильности в лирике Ю.П. Кузнецова

1.5. Семь как синоним равновесия в лирике Ю.П. Кузнецова

1.6. Символика чисел у рок-поэтов

Глава II. Образ-символ столицы у Кузнецова и рок-поэтов

2.1. Числовые приметы «московского текста»

2.2. Венедикт Ерофеев и «московский панк-текст»

2.3. «Московский текст» «Ва-Банка» и деконструкция бинарной схемы

Глава III. Авторская символика телефона и проблема отчуждения от архетипов коллективного бессознательного
3.1. Телефон как символ деинтимизации
3.2. Телефон как знак мистифицированного творчества
3.3. Телефон как масскультурный блокиратор экзистенциальной проблематики
3.4. Роль образа-символа телефона в десимволизированной системе вещей
Заключение
1.2. Мотив неустойчивой триады в лирике Ю.П. Кузнецова

Библиография

Долгое время отечественная рок-поэзия изучалась исключительно с социологических позиций. Подобной направленностью отличались как многочисленные публицистически заострённые статьи рок-критика Артемия Троицкого, так и идеологически ориентированные публицистические тексты основателя московского рок-кабаре «Кардиограмма» Алексея Дидурова.
Одна из самых глубоких книг о специфике русской рок-поэзии - «Сентиментальное бешенство рок-н-ролла» - принадлежит выдающемуся философу-традиционалисту Евгению Головину. Появилась она на начальном этапе глубокого изучения рок-культуры, в 1997 году. Но следует отметить, что и по возрасту, и по роду своих научных интересов (античность, алхимия, представители маньеризма, «проклятые» поэты) Головин оказывается необыкновенно далёк от интересов нынешнего рок-сообщества. Однако это придавало особую ценность его взгляду извне.
Головин априори считает рок-н-ролл музыкой кризиса и распада: «Рок-музыка, рок-культура - явление, в принципе,
исключительное в европейском культурном ареале. Явление это объясняется скорее социальными, нежели художественными факторами, и связано с крушением патриархальных устоев общественной формации, Распадные тенденции, рожденные французской революцией, набравшие силу в девятнадцатом столетии, взорвались, наконец, в нашу эпоху» (66, с. 4). Однако философ отнюдь не склонен ставить нарочитую простоту и даже
примитивность современного рока ему в вину, оправдывая нынешнюю музыкальную деградацию упадком слушательских вкусов. «Что может потревожить это монотонное умирание? Булавка в задницу, крик над ухом, удар по голове, короче говоря, шок. С одной стороны, только беспрерывная равномерная работа может обеспечить уже совершенно необходимый уровень комфорта, с другой - эта самая работа доводит до летаргии, до сомнамбулизма. Засыпающую душу не волнуют пасторальный пейзажи, мажорные трезвучия, ей нужна бешеная энергия негатива» (66, с. 15).
Обладая столь объективным взглядом на рок-культуру, Головин, тем не менее, принадлежит к числу её творцов. Однако в песнях Головина тот же безжалостно-отстранённый взгляд на рок-культуру. Симптоматичным примером тому является альбом группы «Ва-Банкъ» «Нижняя Тундра», в котором Головин выступил как автор песни «Агрессия созвучий»:
Эра мажорных трезвучий Навсегда покинула нас Лучше, гораздо лучше Дьявольский диссонанс.
(26, с. 254)
Философ не склонен подвергать рок-культуру критике. Он понимает её «как великое стремление вернуть музыке глобальный характер, как мировоззрение и образ жизни» (66, с. 88), мотивируя свою позицию тем, что русский рок - логоцентричен. «Русские, как правило, более пристально вслушиваются в значение слов, оценивая политический, социальный, моральный смысл песни. Поэтому среди параметров рок-музыкальной композиции текст занимает важное, зачастую ведущее место. Иное дело в англо-саксонском культурном ареале, где текст, главным образом, служит просто вербальной
«алкал», то есть антоним слову «пил» не только по семантике, но и по стилю). Так создаётся мифологизированный образ вечно ищущего поэта, который и в раю не находит успокоения.
Фигура же Данте - вообще камень преткновения в русской поэзии: одни поэты воспринимают его как раз мрачным и величественным, Другие оспаривают такую оценку. Так, Мандельштам писал: «Пышно развернулся невежественный культ дантовской мистики... Появился «таинственный» Данте французских гравюр, состоящий из капюшона, орлиного носа и чем-то промышляющий на скалах» (103, с. 52). Далее Мандельштам утверждает, что так Данте воспринимал не любимый Кузнецовым Блок: «У нас в России жертва этого сластолюбивого невежества со стороны не читающих Данта восторженных его адептов явился не кто иной, как Блок:
Тень Данте с профилем орлиным.
(Там же)
На первый взгляд, Кузнецов оценивает Данте вполне по-блоковски; но почему же тогда в «Золотой горе» эти поэты оказались по разные стороны баррикады? Дальнейший анализ строки о Данте показывает, что отношение Кузнецова к Данте неоднозначно и не укладывается ни в одну из схем. Данте своим творчеством заслужил место в кругу мастеров - но продолжает «жаждать», словно чего-то ещё не хватает. Может быть, присутствия Беатриче - ибо женщинам нет места в кузнецовском «странноприимном доме». Косвенным подтверждением тому может служить расхождение между дантовской и кузнецовской символикой чисел. Девятку Данте в «Новой жизни» называет «числом Беатриче»: «Причина, по которой число «девять» было особенно ей любезно, быть может, следующая: согласно с Птоломеем и христианской символикой, «девять» - число