Мифопоэтика советской драматургии 1920-х годов

• Автор: Романова, Екатерина Геннадьевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Барнаул
• Количество страниц: 184 с.

ГЛАВА 1. «НОВЫЙ МИР»: космогонический миф и ритуал
инициации в драматургии 1920-х гг
ГЛАВА 2. «НОВАЯ ВЕРА»: религиозно-мифологическая основа коммунистической идеологии в произведениях советских драматургов.

ГЛАВА 3. «НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК»: интертекстуальные и
мифологические корни
ГЛАВА 4. ДРАМАТУРГИЯ Н.Р. ЭРДМАНА: мифологемы эпохи и
их метаморфозы
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ
20-е годы XX века - время небывалого расцвета драматургии. Многообразие драматургических форм в советской литературе этого периода определялось сосуществованием драматургии «официальной», то есть воплощающей в себе концепцию госзаказа и «неофициальной» - продукцией литераторов-«попутчиков», сочетающих новые советские ценности с оригинальным творческим методом.
Драматургическое наследие 1920-х гг. органически вписывается в общий литературный контекст эпохи, одной из характерных черт которой стал расцвет неомифологизма. Начиная с 10-х гг. XX века явление «ремифологизации», возрождения мифа захватывает различные стороны европейской культуры и литературы. Неомифологизм как течение культурной жизни предполагал не возрождение древних нативных мифов, а «производство неких мифоидов» [120:141] - элементов, сочетающих в себе архаичность значения и отпечаток творческой воли автора.
Интерес к мифу в искусстве и науке XX века послужил толчком для разработки нового учения о мифе, который в культуре предшествовавших эпох ассоциировался не более чем с древним сказанием и был соотнесен с определенными стадиями развития человеческого общества. К настоящему моменту существуют десятки различных дефиниций мифа, базирующихся на принципиально разных предпосылках. Одни определяют его как жанровое образование (Н. Фрай), другие как элемент системы первобытной человеческой культуры или идеологии (А. Лосев) и т. д. Психоаналитическая традиция (3. Фрейд, Дж. Кэмпбелл) приписывает мифу психопрагматическую функцию. К.-Г. Юнг видит в мифе сокровищницу коллективного бессознательного, манифестирующую опыт человечества при помощи матричной системы архетипов. С точки зрения юнгианской теории мифа становится понятен механизм репродукции константных тем и образов в литературе того или иного исторического периода.

XX век расширил границы детерминированной мифом реальности, в которую были включены и вся человеческая культура (искусство, идеология, политика и пр.) и человеческое сознание как таковое. В настоящее время миф рассматривается как трансисторическое, имманентное человеческой культуре явление.
Многозначность термина усиливается введением в научный обиход понятия «современный миф», соотносимого уже не с системой архаического миропонимания, а с принципами неомифологической ментальности.
Специфическая мифоцентричность советской литературы 1920-х гг., оперирующей нерасторжимым комплексом религиозно-мифологических элементов, которые имеют как архаическую, так и сугубо литературную основы, была осмыслена в работах таких исследователей, как К. Кларк, Е.М. Мелетинский, В.Е. Хализев, А. Синявский, В. Руднев и др., однако в сфере драматургии этот вопрос нельзя назвать решенным. Несмотря на очевидность, мифологический подход к драматургии 1920-х гг. не является разработанным в достаточной мере. Процесс космологического переосмысления новой исторической реальности, отразившийся в драматургии означенного периода, остался за рамками научного рассмотрения.
Можно сказать, что исследование драматургии советского периода 1920-х гг. носит однонаправленный характер, поскольку в поле зрения исследователей попадают лишь отдельные произведения (Н.В. Розенберг [158], В.Б. Петров [144]). Драматургия первого послереволюционного десятилетия, отчасти забытая в 1930-40-х гг., в 1950-60-х гг. вновь вызывает повышенный интерес. Так, в 1958 г. выходит в свет сборник «Первые советские пьесы», в котором были опубликованы не переиздававшиеся ранее драматургические произведения. Позже были изданы пьесы А. Файко,
В. Киршона, Б. Ромашова и др. В 1960-х гг. выходит ряд монографических трудов по истории довоенной советской драматургии. Возобновление исследовательского и читательского интереса к драматургии данного

трупа) и тот факт, что «язык сограждан стал мне как чужой»: во многих архаических культурах считалось, что мертвые не видят живых и не понимают их языка, как, впрочем, и живые не видят и не могут понять мертвых.
Принадлежность «чужого» к миру мертвых постулируется во многих пьесах данного периода. Так, в пьесе Б. Лавренева «Разлом» мифопоэтический акцент в образе врага преломлен через отсылку к пьесе Л.Н. Толстого «Живой труп». Героиня говорит своему мужу, вставшему во главе контрреволюционного заговора:
Я не могу тебя видеть таким.<...> Живым трупом. Ты перестал жить.
Когда я впервые увидела тебя, ты был сильный, молодой, держал жизнь в руках... А теперь? Ты мертвец [99, т.5:151]
Революционно настроенные матросы, в свою очередь заявляют, что тому, кто протянет «жадные руки» к их свободе — «мы отхватим эти руки и забьем в могилу врага осиновый кол» [99, т.1:139]. Отсылка к традиционному способу уничтожения вампиров дополнительно подчеркивает мертвенность отрицательных персонажей: вампир — мертвец, в то же время активно посягающий на другие жизни.
И напротив, в образе положительного персонажа зачастую акцентирована витальность. Особенно нарочито это сделано, к примеру, в пьесах Вс. Вишневского. В «Последнем и решительном» (1930) автор усиливает впечатление витальности повтором эпитета «здоровый»: «Краснофлотцы весело ржут. Здоровые глотки, здоровые легкие!», «...на ходу срывая одежду и обнажая здоровые торсы в полосатых тельняшках» [37:180,183] и т.п.
2. Представители Запада обладают зооморфными чертами и сверхъестественными способностями.