Поэтическая метафизика И. Бродского и О. Седаковой в контексте культурной традиции

• Автор: Медведева, Наталия Геннадьевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2007
• Место защиты: Ижевск
• Количество страниц: 367 с.

ГЛАВА I. «Развалины геометрии» и трансформация классических жанров в поэзии И.Бродского
§ 1. Онтология пространства в поэтическом мире И.Бродского § 2. «Сходство временного с постоянным и настоящего с прошлым»: «Римские элегии» И.Бродского § 3. И.Бродский и античная буколическая традиция § 4. «Отрывок» как жанровая форма в поэзии И.Бродского ГЛАВА II. Концепция героя и поиск жанра в системе драматических координат («театральный текст» И.Бродского)
§ 1. Пьеса И.Бродского «Мрамор» и греческая трагедия § 2. «Диалектика разыгрываемых мыслей» (о четырех стихотворениях И.Бродского)
§ 3. «Горбунов и Горчаков» И.Бродского: между драматической лирикой и лирической драмой
ГЛАВА III. Альтернатива небытию в художественной интерпретации И.Бродского и О.Седаковой
§ 1. «Поиск души в форме лирической поэзии» (И.Бродский, «Новые стансы к Августе»)
§ 2. «Рождественский текст» И.Бродского и О.Седаковой § 3. Образ «Китая» в русской поэтической традиции (Н.Гумилев, О.Седакова, И.Бродский)
ГЛАВА IV. Семантика «самоотрицания» в позиции лирического «я»
§ 1. «Куда ж нам плыть?..» («Корабли» И.Бродского и О.Седаковой)
§ 2. Серебряная ветвь, или лирические трансформации эпического сюжета о Тристане и Изольде в книге О.Седаковой § 3. Инверсия сюжетного архетипа в стихотворной книге
О.Седаковой «Старые песни»
§ 4. «Выход за собственные границы» как структурная особенность личности в творчестве И.Бродского ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

с. 35 с
с. 69 с

с. 180 с

с. 340 с

Творчество И.Бродского вписывается исследователями в различные литературные парадигмы. Так, энтелехия античной культуры в ее многообразных аспектах изучается в работах К.Ичин, И.Ковалевой, Н.Казанского1. Традиции английской метафизической поэзии посвящены размышления И.Шайтанова, А.Нестерова; наиболее обстоятельный анализ влияния Дж.Донна и его современников на Бродского дан Вяч.Вс.Ивановым2. Несомненны глубинные связи Бродского с концептосферой и поэтикой Данте. Что касается русской литературной традиции, картина ее рецепции и продолжения Бродским выглядит еще более многоаспектной, если не сказать пестрой. Давняя статья В.Сайтапова положила начало типологическому сопоставлению Бродского с Пушкиным3. Параллели Бродский - Баратынский посвящены специальные работы К.Ичин и Е.Курганова4. Закономерно обращение ученых к творческим взаимосвязям Бродского с Ахматовой5, Цветаевой, Мандельштамом6. Цикл «Рождественских стихотворений» поэта с той же закономерностью побудил обратиться к одному из его источников - «Евангельским» стихам Пастернака. Менее очевидны (но тем более интересны) описанные разными авторами переклички Бродского с Лермонтовым, Чеховым, Маяковским и т.д. вплоть до Высоцкого и Ахмадулиной7.
Особого упоминания заслуживает книга А.Ранчина «"На пиру Мнемо-зины": Интертексты Бродского»8. Логика исследовательской мысли позволила выстроить в ней целостную, концептуально непротиворечивую модель творчества поэта в обширном философском и литературном контексте. Предваряя свою книгу кратким вступлением «От автора», А.Ранчин формулирует исходные теоретические положения, связанные с понятиями «интертекстуальность» и «интертекст», которые используются им в широком значении, не совпадающем с постмодернистским/ постструктуралистским толкованием. Как писала Ю.Кристева, «литературный текст включен в совокупное множество иных текстов» и представляет собой «сеть взаимозависимостей»9, эле-

менты которой участвуют в сложной игре знаков и кодов безотносительно к творческой воле автора (ср. широко известную концепцию Р.Барта).
Полагая, что художественные системы И.Бродского и особенно
О.Седаковой не вписываются в прокрустово ложе постмодернизма, мы не только разделяем стремление А.Ранчина дистанцироваться от узкоспециальной интерпретации межтекстовых связей в духе Ю.Кристевой, но и постараемся избегать самого термина интертекст. Поле взаимодействий «своего» и «чужого» текстов10 в силу своей принципиальной открытости оставляет простор для исследователей, и очевидно, что книга А.Ранчина не только не закрывает тему, но и побуждает к дальнейшим изысканиям.
Началось соотнесение Бродского с отечественной поэзией 1960-х годов, составившей контекст его творчества до эмиграции, с одной стороны, и такими поэтами XX века, как Т.С.Элиот, У.Х.Оден, Р.Фрост, а также его современники Чеслав Милош, Дерек Уолкотт, Лес Маррей, с другой. Нас будет интересовать та парадигма семантических связей и перекличек, которая обнаруживается в творчестве двух крупнейших русских поэтов нашего времени -И.Бродского и О.Седаковой. Их художественные системы обращены к самым высоким сферам духовного бытия, воспринимаемым как непосредственно, так и сквозь призму культурной традиции. Мы сополагаем имена Бродского и Седаковой, не стремясь к прямому сопоставительному анализу художественных миров двух поэтов, поскольку в подобных случаях неизбежно возникают нежелательные для нас ценностные градации.
Так случилось, что одному из этих поэтов выпало сказать о другом посмертные слова. Мы имеем в виду эссе О.Седаковой «Бегство в пустыню» с его точной оценкой места Бродского в отечественной словесности и заслуг перед последней, а также с характеристикой эволюции его стихотворной манеры". Бродскому же посвящено и стихотворение О.Седаковой «Памяти поэта»: Не друг, не попутчик,
(не брат? не собрат?), в бряцанье созвучий
вершенпо нового способа социализации и индивидуализации, радикально отличающегося от того, что существовал в XVII и XVIII веках»24 (но, добавим мы, во многом аналогичного описанному Шестовым в начале XX в.).
Учитывая катастрофический опыт человечества (Орадур, Хиросиму, Вьетнам), Липовецки считает, что «пустыня - символ нашей цивилизации -это трагедийный образ, который становится олицетворением метафизических размышлений о небытии. Пустыня побеждает, в ней мы видим абсолютную угрозу отрицательного начала, знак смертоносной работы XX века, которая будет продолжаться до его апокалиптического конца»25.
Мы полагаем, что подобными обстоятельствами, как философско-онтологическими, так и социальными, в значительной мере определяется позиция человека в художественном мире Бродского; к обсуждению этой позиции мы переходим в следующих разделах диссертации.
В завершение же данной части приведем следующее рассуждение Мориса Бланшо: «Когда бытия не хватает, когда небытие обретает власть, человек полностью историчен. Но когда бытия не хватает, отсутствует ли бытие? Когда не хватает бытия, означает ли это, что такая нехватка ничем не обязана бытию, - или же не есть ли это то бытие, которое по сути является отсутствием бытия, тем, что еще есть от бытия, когда ничего нет? Когда не хватает бытия, бытие все-таки есть, хотя и глубоко сокрыто. Для того, кто приближается к этой нехватке, такой, какова она в "сущностном одиночестве", приходящее к нему навстречу есть бытие, присутствие которого возникает благодаря отсутствию бытия; уже не сокрытое бытие, но бытие в той мере, е какой оно сокрыто: само сокрытие.
Несомненно, здесь мы сделали еще шаг к тому, что ищем»26.