Идеология и художественный мир "деревенской прозы" : В. Распутин, В. Белов, В. Астафьев, Б. Можаев

• Автор: Мартазанов, Арсамак Магомедович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2007
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 276 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ:
ВВЕДЕНИЕ
Г лава I
ВАЛЕНТИН РАСПУТИН: СВОЕ МЕСТО В ОБЩЕМ РЯДУ
Г лава II
ВАСИЛИЙ БЕЛОВ В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ЛАДА
Глава III
ВИКТОР АСТАФЬЕВ: МЕЧТЫ О БРАТСТВЕ
В ЖЕСТОКОМ МИРЕ
Г лава IV
НЕСГИБАЕМЫЕ «СТРОПТИВЦЫ» БОРИСА МОЖАЕВА
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ

ВВЕДЕНИЕ
На вопрос о том, что собою представляла так называемая деревенская проза в качестве оригинального литературного течения и в чем заключалась эстетическая и идеологическая ее специфика, ответить не так просто, как может показаться на первый взгляд. Не менее сложным оказывается также и вопрос о генезисе «деревенской прозы». Достаточно популярной до сих пор остается точка зрения, согласно которой эта проза выросла «из «деловых», «деревенских» очерков 1950-х гг.: «Районные будни» (1950-1956) В. Овечкина, «Записки агронома» (1953) Г. Троепольского, очерки Л. Иванова, В. Тендрякова, С. Залыгина»1. Однако чаще исследователи все же исходят из того, что «деревенская проза» возникла несколько позже, в начале или даже в середине 60-х годов, и к сельской публицистике «овечкинского» периода никакого отношения не имеет.
На неточность и неблагозвучность выражения «деревенская проза» в 1970-1980-е годы не раз указывали как сами представители этого течения, так и близкие к нему литературные критики. «...Называть творчество В. Астафьева и В. Белова, С. Залыгина и Е. Носова, В. Распутина и
В. Шукшина «деревенской» прозой значит свести к унылому догматически-невежественному представлению усилия первоклассных мастеров, создателей литературы большого социально-философского дыхания», - писал Л. Ершов.2 ««Деревенщик» под пером некоторых «исследователей» переиначивался в «деревенщину». И нет ничего удивительного в том, что писатели единодушно, кто письменно, кто устно, пытались «откреститься» от подобного ярлыка. Критики же продолжали
1 Ковтун Н. Утопия в новейшей русской прозе. Томск, 2003. С. 92.
2 Ершов Л. Память и время. М., 1984. С. 181.

его «расклейку»», - указывал Г. Цветов.3 Надо сказать, что аргументация тех, кто выражение «деревенщик» воспринимал в качестве ярлыка, представляется в основном справедливой и основательной. Однако же, как бы то ни было, термин «деревенская проза» прочно вошел в литературоведческий обиход, сделался общеупотребительным, тогда как остальные варианты, предлагаемые взамен, не прижились, а потому никаких оснований для того, чтобы избегать его, мы не видим.
Критикуя термин «деревенская проза», его противники резонно замечали, что само по себе обращение к деревенскому материалу отнюдь не является главным атрибутивным признаком интересующего нас литературного течения. Действительно, в 1960-1970-е годы в СССР было немало писателей, постоянно изображавших в своих романах и повестях жизнь колхозной деревни, но никому не приходило в голову причислять их к «деревенщикам». В то же время у Распутина, Белова, Астафьева достаточно много произведений, где действие происходит в городе, а основные персонажи не имеют ни малейшего отношения к селу, а между тем у читателя не возникает никаких сомнений в принадлежности этих текстов именно к «деревенской прозе». Таким образом, решая вопрос о рамках «деревенской прозы» как литературного течения, следует обращать внимание не столько на изображаемые явления, сколько на ракурс их восприятия писателями и утверждаемую ими систему ценностных ориентаций.
В критике 1960-1970-х годов очень популярным, и даже расхожим, был тезис о том, что в текстах «деревенщиков» доминирующую роль играет оппозиция «деревня-город»; считалось, что эти авторы прежде всего стремятся противопоставить моральность и коллективизм крестьянства бездуховности и разобщенности городских жителей. Между тем представляется более точной и основательной позиция В. Ковского,
3 Цветов Г. Тема деревни в современной советской прозе. Л., 1985. С. 4.

самостоятельность и внутреннюю свободу. Дети чувствуют себя достаточно уверенно в стандартных ситуациях, но полностью теряются, когда выходят за рамки действия поведенческих стереотипов. Между тем сюжет повести построен на том, что обычный порядок развития событий (т. е. прощание с матерью и ее погребение), к которому были подготовлены Варвара, Илья, Михаил и Люся, нарушается. Анна, пытаясь во что бы то ни стало дождаться приезда младшей любимой дочери, Таньчоры, продлевает свой «последний срок», что ставит приехавших на ее похороны детей, у каждого из которых дома полный набор дел и забот, в непривычное положение. Осознать уникальность момента и освободиться от власти довлеющих шаблонов они не могут. Воспринимая себя в качестве пассивных объектов претерпеваемой судьбы, сыновья и дочери Анны непрерывно обвиняют друг друга в том, что события принимают нежелательный оборот. В. Сигов первым из интерпретаторов повести указал на то, что для сыновей и дочерей Анны лежащая в основе сюжета нестандартная ситуация становится своеобразным испытанием, которого они не выдерживают: «Одного за другим автор испытывает героев на способность подняться над повседневной суетой, взглянуть ввысь, «в красивую бездонность». <...> То, к чему дети были готовы, то, чего ждали и что в общем-то выполнили, удовлетворенные от сознания этого, закончилось уже во второй главке повести. <...> А дальше началось испытание, которое никому до конца выдержать не удалось. <...> Вновь вступают в силу законы своеобразного авторского эксперимента. Сюжет жизни героев принужден развиваться совсем не так, как сами они рассчитывали. На фоне непредвиденного становится яснее повседневный образ мышления детей, а также их неспособность или нежелание менять привычные представления о должном»
35 Сигов В. Автор и герой в повести В. Распутина «Последний срок» // Жанровостилевые проблемы советской литературы: Межвуз. сборник. Калинин, 1983. С. 93, 101.