"Восковая персона" Юрия Тынянова: творческая история, рецепция, поэтика

• Автор: Блюмбаум, Аркадий Борисович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2007
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 185 с. : ил.

Смысл любого введения заключается в том, чтобы с самого начала оговорить объективную или субъективную тональность и интенциональность работы. Субъективно представленное исследование родилось из восхищения автора перед шедевром «малой прозы» Тынянова. Диссертант выбрал поэтику «Восковой персоны», понимая не слишком отчетливо, что он под этим будет иметь в виду. Собирая материал «по теме», я в конце концов нашел объективный, если можно так выразиться, исток данной работы, которым, с моей точки зрения, следует считать анализ рецептивной истории «Восковой персоны», истории того, как читалась повесть Тынянова. Анализ рецептивных аспектов показал, что писавшие о повести критики почти единогласно сочли «Персону» «непонятной». Подробно проанализировав то, что писавшие о «Восковой персоне» предприняли для того, чтобы прийти к выводу о «непонятности» повести, я сформулировал, что же станет предметом данной работы, разрешение каких проблем поможет определить, в чем состоит литературность, текстуальность повести. В этом смысле основное давление, которое испытывал диссертант - это давление истории. Пытаясь отталкиваться от уже написанного, пытаясь выбраться из тех рецептивных тупиков, в которые зашла
критика, автор (вольно или невольно) подхватывал эстафету; работая над своим собственным исследованием, он ни на минуту не забывал о предшественниках (хотя заполучить в число своих предшественников В. В. Ермилова — перспектива, прямо скажем, незавидная), помещал себя в исторический континуум, где он — только один из многих. Это означает, что представленная работа является лишь последней по времени работой о Тынянове, содержащей в себе, эмбрионально, так сказать, свое собственное опровержение или «снятие» (что не «снимает», разумеется, с автора ответственности за всегда неизбежные недостатки диссертации). Иными словами, результат данной работы — частнозначим. Част-нозначимость работы проявилась в частности и в том, что описание поэтики повести фактически превратилось в анализ «мнимости», одной (хотя бесспорно не единственной) из важнейших структур «Восковой персоны». Отсюда в подзаголовке — всего лишь «к поэтике».
Существенном оказался для меня и анализ творческой истории повести. Благодаря ему я впервые обратил внимание на ту риторическую конструкцию, анализ которой стал второй, центральной не только по композиционному положению, но и по значению главой моей работы. Однако именно анализ рецепции, отчетливо продемонстрировавший необходимость выхода за пределы непродуктивной дихотомии «идеологии» и «приемов», из которой в основном исходили писавшие о «Восковой персоне» критики, сыграл решающую роль, ПОЗВОЛИЛ ощутить головокружительную скорость СМЫСЛОВЫХ «оборотов» риторической машины текста.
Давление объективной истории было, однако, не единственным значимым фактором. Не меньшим было воздействие и субъективной истории диссертанта. Я имею в виду прежде всего

свое филологическое образование и то преклонение перед историей, тот диктат, ту тиранию исторического, без которой невозможно представить себе ни одно исследование в сфере гуманитарного знания. На протяжении всей работы над диссертацией автор постоянно сталкивался со своей собственной историей, с продуктивными «возвращениями», с Nachleben, как сказал бы Аби Варбург1, своего филологического образования, и с теми его сторонами, которые казались мне мертвыми. Столкновение с прошлым началось, конечно, с выбора темы, поэтики, текстуальности, иначе говоря того, что является trademark тартуской школы, к которой пищущий принадлежал, так сказать, «исторически», объективно (окончив Тартуский университет), хотя субъективно и не считал себя приверженцем ни одного из вариантов современной «критической теории», используя все, что могло ему пригодиться по ходу исследования. В этом смысле ссылки на работы Ю. Лотмана, П. Бурдье, Дж. Хиллиса Миллера, Цв. Тодорова или довольно робкую апелляцию к рецептивной эстетике не следует считать знаками предпочтения или причастности к тому или иному модному или вышедшему из моды теоретическому направлению в науке.
Субъективным выбором было, конечно, предпочтение в качестве материала тыняновской прозы его филологическим текстам, хотя любой разговор о Тынянове неизбежно предполагает внимание к двойственности его наследия, сочетамию научного творчества и литературной практики. Этот двойной горизонт работы Тынянова
1 О понятии Nachleben см.: Gombrich Ernst Н. Aby Warburg: An Intellectual Biography. Oxford: Phaidon, 1986. P. 16. В своем словоупотреблении в данном случае я следую за толкованиями Эрнста Гомбриха (хотя трудно не согласиться с Джорджо Агамбеном, который трактует понимание Варбургом Nachleben не как «возрождения» или «пережитка», а как идею «непрерывности» (языческого наследия), Agamben G. Potentialities. Stanford: Stanford University Press, 1999. P. 285, n. 14).

Глава вторая РИТОРИКА МНИМОСТИ

...в результате вещь начинает оживать.

Ю. Тынянов. Промежуток
В первой главе, разбирая переход Тынянова от работы над «Пастушком Сифилом» к «Восковой персоне», мы отметили, что одним из основных мотивов «Восковой персоны» является парадоксальное сочетание «живого» и «мертвого», проведенное весьма последовательно и кажущееся одной из основных семантических структур текста, одной из тех смысловых матриц, из которых вырастает повествование. Оживляя «внутреннюю форму» заглавия, строя заглавие на оксюморонном столкновении человека и вещи, Тынянов разворачивает название повести, вытягивает его в текст. Загромождая «Персону» произведениями скульптора и продукцией таксидермиста, как бы прослаивая текст живыми и их заместителями, Тынянов систематически сравнивает «мертвое», «вещное» и «живое».