Трагический "бунт" Ивана Карамазова в системе библейских аллюзий

• Автор: Ляху, Виктор Степанович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2008
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 213 с.

ГЛАВА 1. БИБЛЕЙСКАЯ АЛЛЮЗИЯ: ЕЕ ПРИРОДА И МЕСТО В РОМАНЕ Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО «БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ»

1.1. Природа аллюзии: семантические границы понятия

1.2. Формы интертекстуального взаимодействия «Братьев Карамазовых» с текстом Священного Писания

1.2.1. Вербальные параллели

1.2.2. Тематические параллели

' ■ I '"I ' Д

1.2.3. Структурные параллели

ГЛАВА 2. ИВАН КАРАМАЗОВ И БИБЛЕЙСКИЙ ЛЮЦИФЕР:

МЕТАФИЗИЧЕСКОЕ РОДСТВО В ТИПОЛОГИЧЕСКИХ ПАРАЛЛЕЛЯХ:

PRO ET CONTRA

2.1. Иван Карамазов как аллюзия на Люцифера: приметы родства в статуарных констатациях
' 2.2. Прототипичность Ивана Люциферу в деструктивных и созидательных интенциях
2.3. Диалектическое единство формулы «pro et contra»
ГЛАВА 3. ДИАЛЕКТИКА ХАРАКТЕРА ИВАНА КАРАМАЗОВА И
ТРАГЕДИЙНАЯ ПРИРОДА ЕГО БУНТА: ОТ СТАТИКИ К ДИНАМИКЕ
3.1. Несколько вводных замечаний
3.2. Явление Ивана Карамазова в «мирском граде» Скотопригоньевска
3.3. Идейное столкновение Ивана Карамазова с отчим домом: прельщение «царства Карамазовых»
3.4. Трагическая тяжба «светоносного» Ивана-Люцифера с Богом
3.5. Тяжба Ивана Карамазова со Христом
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ

Имя Ф.М. Достоевского для всего читающего мира — одно из абсолютных имен. Великий русский писатель по праву стоит в ряду тех, кого Д. С. Мережковский назвал «вечными спутниками» культурного человечества. Стало привычным поэтому устойчивое и все углубляющееся внимание широкой исследовательской общественности к тайнам творчества и смыслу трагических пророчеств Достоевского. В деле изучения его наследия российское литературоведение имеет большие, признанные во всем мире заслуги. В ряде десятилетий в капитальных трудах М.М. Бахтина, Б.И. Бурсова, В.В. Виноградова, Л.П. Гроссмана, A.C. Долинина, Вяч. Иванова, В.Я. Кирпотина, В.И. Кулешова, Д.С. Лихачева, Г.М. Фридлендера, В.Б. Шкловского, Н.М. Чиркова, Б.М. Энгельгардта были обозначены и осмыслены важнейшие проблемы творчества Достоевского, охарактеризованы его идейно-тематическое богатство, своеобразие и сила художественной методологии, неповторимость поэтики. В результате уже к началу 1960-х годов, к тому времени, когда завершилась публикация первого после долгой паузы достаточно представительного собрания сочинений великого русского художника-христианина, интерес широкого читателя к наследию Достоевского получил встречную поддержку в значительных академических изысканиях и находках, трактовках, квалификациях и оценках. Конечно, это были только предварительные результаты. В известном смысле состоялся только старт, который пробудил как в читателях, так и в исследователях новые потребности, обернулся осознанием необходимости ставить и решать новые задачи.
Однако уже само осознание такой необходимости и пробуждение новых потребностей были принципиальным достижением отечественного достоевско-ведения. Дальнейшее развитие его обязывало к расширению горизонтов научной мысли. Необходимо было учитывать опыт и практику мирового литературоведения, притом не только в зоне собственно достоевистики. Такие контакты последовательно углублялись. В непростых обстоятельствах 1960-1980-х годов медленно, но верно наши исследователи пробивались к новой культуре общения с художественной мыслью Достоевского. Другим залогом успеха становилась до поры до времени подспудная, а с начала 1990-х годов уже явная и постепенно набиравшая все большую силу ориентация на, как принято говорить, «хорошо забытое старое».
По существу, состоялся возврат к тому, с чего отечественное литературоведение начинало, -—• к перспективным размышлениям и разработкам выдающихся наших мыслителей и исследователей рубежа XIX—XX столетий.
Вяч. Иванов и в 30-е уже годы XX века продолжал держаться того мнения, что осмысление сугубо религиозных проблем или «философии религии у Ф.М. Достоевского остается важной задачей будущего»1.
Весьма показательно, что таковой названная задача для Вяч. Иванова именно «остается». Впервые перспективный статус ее был заявлен метром символизма еще в начале XX века. Последовавшие за этим десятилетия подавали, кажется, определенные надежды. Это время было отмечено интенсивным ростом живого интереса как раз к религиозно-философским параметрам творчества Достоевского. Однако период этот оказался недолгим, да и в иных своих накоплениях далеко не бесспорным. «В начале века, — свидетельствует Вяч. Иванов, — критики старались проникнуть в символы Достоевского и его разные „р1аска“ и ,,рагас1оха“. Но его идеи служат обыкновенно предлогом для выработки независимых, мистически окрашенных идеологий, которые легко расцвели на богатой почве его титанической проблематики»2.
Такого рода гипертрофированные «азарты» (самодовлеющие узкоспециальные подходы) не могли, конечно, не дискредитировать сколько-то самый интерес к религиозно-философскому потенциалу художественных созданий Достоевского. Поэтому на смену первоначальному энтузиазму воинствующих идеалистов и метафизиков вполне закономерно пришла, так сказать, «трезвость»: по замечанию Вяч. Иванова, «внимание исследователей обращается почти исключительно к открытию фактов и формальных вопросов, к биографии или к технике повествования, к стилю, к сюжету, к художественным средствам и литературно-историческим связям»3.
1 Иванов Вяч. Достоевский. Трагедия. Миф. Мистика (эссе, статьи, переводы). Брюссель, 1995. С. 77. Здесь и далее в работе, если не оговорено специально, выделено мной. — В. Л.
2 Там же. С. 76.
Текст «Братьев Карамазовых»:
«Где станет Бог — там уже место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место...» (15, 84).
Прецедентный текст (Библия):
«А говорил в сердце своем: „взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов... взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему“» (Ис 14: 13,14).
Здесь нет очевидной и безусловной «отсылки», не так много или, вернее, почти нет вербальных аллюзий, но их отсутствие не исключает имплицитной интертекстуальной переклички, аллюзийного резонанса с прототекстом. В черновых набросках к роману первоначальная фраза Ивана звучит иначе: «Где бы я ни сел, там всегда будет первое место» (15: 336). В итоговом тексте она несколько изменена, но в существе своем аллюзийный мотив сохранился. Иван говорит здесь по-своему о том же, на что когда-то впервые замахнулся его предшественник, Люцифер, — о своих претензиях стать равным Богу, что и сделает всякое место, которое он займет, первым. И совсем не важно будет ли он «стоять» или «сидеть» на троне (так грезилось когда-то Люциферу), главное, что любое место будет именно первым, коль скоро он, Иван из Скотопригонь-евска, утвердится на нем.
Разумеется, ряд подобных иллюстраций можно было бы продолжать и продолжать. Но, думается, и уже предъявленное читателю не выглядит малодостаточным и вполне убеждает в том, что аллюзий, притом библейских именно, в романе не просто много; они встречаются в нем везде и всюду, становясь тем самым системной характеристикой поэтики итогового романа Достоевского. Можно, пожалуй, сказать без всякого преувеличения, что текст «Братьев Карамазовых» аллюзиен тотально.
1.2.2. Тематические параллели Обращаясь теперь к аллюзиям другого рода, а именно к параллелям тематическим, заметим, что у Достоевского, как и у всякого большого художника,