Художественная логика стыда в прозе Ф.М. Достоевского

• Автор: Ваганова, Ольга Константиновна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2013
• Место защиты: Воронеж
• Количество страниц: 208 с. : ил.

| ■ ■ III lUUE

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Глава 1. Лексико-статистические аспекты стыда и авторские стратегии в прозе Достоевского

1. Стыд в зеркале исповедальности романа «Подросток»

2. «Стыдливые грешники», или перевернутые архетипы романа «Преступление и наказание»

3. «Ну и бесстыдник же ты!..»: автобиографический след в генезисе романа «Идиот»

4. Загадка бесстыдства: «Бесы» как криптотекст

5. «Братья Карамазовы»: эксперимент семантической декомпрессии

6. Чувство в числах: статистическая картина «стыда» в «малой прозе» Достоевского

Глава 2. Нарратология стыда в прозе Достоевского; стыд и зависть
1. Нарратив стыда: фигура героя
2. Нарратив стыда: фигура рассказчика
3. Нарратив зависти: фигура литературного критика
4. Нарратив зависти: фигура автора
Глава 3. Онтология и характерология стыда в прозе Достоевского
1. Онтологичность стыда: введение
2. Персонификация сокрытия стыда: образ-маска
3. Характерология в режиме «стыд —> бесстыдство»: шуты, инферналки, аристократы и «человеколюбцы»
4. Интервенция социума, или поиски «внестыдного пространства» и его локу-сы-репрезентанты
5. Деньги: топос «истинного бесстыдства» в прозе Достоевского
6. Тайна заклада в «Кроткой»
Заключение
Список литературы
Приложение

ВВЕДЕНИЕ
Искусство традиционно относят к сфере не бытия, но сознания. В период зарождения европейской эстетики было закреплено понятие о художественном образе как о «тени теней» (Платон) и о подражательной роли искусства (Аристотель), и до сих пор большинство эстетических учений обнаруживают зависимость от устоявшихся представлений. В системе экзистенциальной философии М. Хайдеггера и онтологической герменевтике Х.Г. Гадамера закладываются философские основы иного понимания и истолкования художественного произведения. М.М. Бахтин независимо от западноевропейской философской мысли ставит вопрос об онтологии искусства. В работе «Автор и герой в эстетической деятельности» [19, т. 1 , с. 69-264] художественный текст предстает событием бытия буквально, а не метафорически. В «Проблемах поэтики Достоевского» [19, т. 7, с. 5-300] взаимоотношения между автором, героем и читателем диалогичны и в высшей степени реальны. Проблемы онтологической поэтики остаются до настоящего времени относящимися к перспективному направлению герменевтики. Пока работы в этой области малочисленны (см., например, исследования [43], [80], [81], [210], [211]), но можно сказать, что некоторые основные проблемы обозначены. Авторы предисловия к сборнику «Вопросы онтологической поэтики», например, пишут: «Целью совместной работы стала попытка развить применительно к русской литературе XIX и XX веков герменевтическую идею возникающего как опыт мира и длящегося в истории слова» [43, 7]. Мы предпринимаем наше исследование не для того, чтобы описать все контексты, в которых тем или иным образом фигурирует категория стыда, но затем, чтобы увидеть, как «стыд-

ливое» начало сказалось в самой структуре текста, вошло в него как органический принцип, повлияв на различные уровни повествования - от мельчайших деталей и подробностей до характерологии, повествовательного «обличил» и конструкции сюжета. В конечном итоге, магистральная цель нашей работы - выявить логику стыда как проявление авторского поведения Достоевского.
Актуальность диссертационного исследования определяется несколькими моментами. Во-первых, стыд, являясь базовой категорией этики в сознании человека, относится к иерархии «вечных» духовных ценностей, обладающих высокой социальной значимостью. Во-вторых, в современном литературоведении, с одной стороны, неуклонно повышается интерес к анализу наиболее общих верхних слоев «резонантного пространства культуры и литературы» (В.Н. Топоров), среди которых - универсалии, константы, «вечные» темы / образы / локусы; с другой стороны, значительный вес приобретает выявление национальной специфики этих категорий в художественной сфере. В-третыа, актуальность исследования обусловлена возрастающей потребностью в расширении и углублении знаний, связанных с изучением топики «стыда» и «бесстыдства» у Достоевского, до сих пор освещавшейся в работах о Достоевском недостаточно и по преимуществу лишь «по касательной», «в связи» с тем или иным основным предметом изучения.
Степень разработанности проблемы. Основная для данного исследования категория «стыд» достаточно активно изучается в лингвистике, культурологии, биологии, социологии, психологии, антропологии. Лингвистические работы, как правило, ограничиваются установлением этимологии слова «стыд», иногда - через сопоставительный анализ национальных лингвокультур (Е.А. Дженкова, Е.В. Короткова, А. Вежбицкая); уточнением понятийных границ «стыда» в русском языке (В.И. Шаховский, A.B. Разин); определением семантической структуры лексемы «стыд» и разграничением сфер употребления слов «стыдливость», «бесстыдство» и «стыд» с позиции лексической сочетаемости. Исследования биологического характера, в основном, рассматривают стыд исходя из трансформации процессов жизнедеятельности в организме человека, испытывающего стыд (Ч. Дарвин), а также с точки зрения физиологической реализации этих трансформа-

меня, и до того заставила меня привязаться к себе любовью, что, кажется, я бы теперь без нее умер» [1, т. 28, кн. 2, с. 203]. Здесь эксплицировано, что привязанность к молодой супруге - ответная реакция Достоевского на ее любовь, из чего следует первоначальная невзаимность личных притязаний Анны Григорьевны. Еще резче Достоевский выскажется о причинах жениховства в письме Ап. Сусловой: «При конце романа я заметил, что стенографка моя меня искренно любит <.. .> Так как со смерти брата мне ужасно скучно и тяжело жить, то я и предложил ей за меня выйти... Сердце у нее есть и любить она умеет» [1, т. 28, кн. 2, с. 182]. Следовательно, Анна Григорьевна не могла не лукавить, когда описывала «медовый месяц» как семейное благоденствие: «у обоих нас было горячее желание остаться вдвоем, без той шумливой толпы родных и друзей <...> которая мешала наслаждаться нам нашим лучезарным счастьем, которое мы испытали отчасти в незабвенные для нас три месяца, когда мы были с ним жених и невеста» [1, т. 28, кн. 2, с. 286-287] (Более подробно о первом времени семейной жизни с точки зрения А. Г. Достоевской - см [60, с. 64-166]).
Весьма красноречивым выглядит повышенный интерес писателя к красочной палитре «наслаждений» именно в «предвенчальный» период. Своего рода спектральный анализ аморализма представлен писателем в характерологическом эскизе (предположительно, образа Свидригайлова) из записей 1866 года: «NB. Сильные и бурные порывы <.. .> Непомерная и ненасытимая жажда наслаждений и утолений. <...> Наслаждения артистические до утонченности и рядом с ними грубые, но именно потому, что чрезмерная грубость соприкасается с утонченно-стию (отрубленная голова). Наслаждения психологические. Наслаждения уголовные нарушением всех законов. Наслаждения мистические (страхом ночью). Наслаждения покаянием, монастырем (страшным постом и молитвой). Наслаждения нищенские (прошение милостыни). Наслаждения Мадонной Рафаэля. Наслаждения кражей, разбоем, наслаждения самоубийством... Наслаждения образованием (учится для этого). Наслаждения добрыми делами» [1, т. 7, с. 158]. Вскрывая сущность такого «коллекционера» наслаждений, Достоевский запишет в черновых материалах: «Демон, сильные страсти» [Там же].