Религиозная лексика в чеченском языке

• Автор: Курбанов, Хамзат Тавсолтович
• Шифр специальности: 10.02.02
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 153 с.

Лексика, как один из наиболее существенных компонентов языковой структуры, в то же время представляет значительный интерес в плане исследования многих вопросов, касающихся не только истории языка, но и истории народа, его этнографии, дает материал и другим смежным наукам. Все это придает изучению лексики большое научно-теоретическое и практическое значение.
Очевидно, что лексика, по сравнению с другими компонентами языковой системы, наиболее тесно связана с экстралингвистическим окружением, что проявляется, в частности, в том, что в ней находят непосредственное отражение те изменения, которые происходят в окружающей действительности: слова и значения, передающие реалии прошлого, либо переходят в разряд архаизмов, либо исчезают вовсе, одновременно с появлением новых реа-V лий возникают новые лексические единицы. Если же говорить о'г других уровнях языковой структуры, то их связь с экстралингвистической действительностью происходит опосредованно - через лексику. Например, категория грамматического класса отражает деление предметов внешнего мира через классификацию соответствующих лексем1.
Таким образом, постоянная изменчивость словарного состава языка требует его специального изучения как в статике, так и в динамике. В то же
1 Ср.: «Названия божеств в ГКу квалифицируют как названия приравненных к мужчине. Божества представляются в облике мужчины, но это вовсе не означает, что они приравнены к мужчинам. Само понятие бога (божества) исключает его приравнивание к мужчине (человеку). Бог (божество), приравненное к человеку, перестает быть богом (божеством), как понятие приземленное. Совсем иное - приравнивание человека к богу или божеству, известное как прием возвеличивания отдельной личности, определения ее особого статуса в социальной иерархии» [Магомедов, Гаджиев 1995: 72].

время нельзя не учитывать и того, что между окружающим миром и лексической системой языка нет взаимно однозначного соответствия - свидетельством тому является наличие в современных языках лексических единиц, унаследованных от доисторических эпох, показания которых могут служить основой для реконструкции духовной культуры, не зафиксированной письменными памятниками. В связи с этим уместно напомнить меткое сравнение Ф. П. Филина: «В современных языках сохраняются слова, которые древнее египетских пирамид, которые древнее всех современных фонетических и морфологических закономерностей. Именно лексика наиболее перспективна для решения важнейших этногенетических проблем. Кстати говоря, если бы в лексике не сохранялось устойчивых пластов, то было бы невозможно составление этимологических словарей» [Филин 1981: 13].
К этому следует добавить наличие постоянного интереса к вопросам исторического развития лексики не только у ученых-специалистов, но и у самых широких слоев общества, на что указывал в свое время В. И. Абаев: «Ни один аспект языка не представляет такого широкого, можно сказать, общечеловеческого интереса, как лексика. Если фонетика и грамматика остаются, в основном, «внутренним» делом узкого круга специалистов, то нет никого от начинающих лепетать младенцев до прославленных мудрецов, кто не задумывался бы над словами и их значениями» [Абаев 1970: 232].
Лексика языка тесно связана с историей народа, его материальной и духовной культурой, прямо или опосредованно отражая все этнокультурные

особенности производства, быта, обычаев и т.п. Это в полной мере касается и

1/ религиозых воззрений народа. На фоне комплексного исследования древнейшей стадии религии языковой фактор обретает все большее значение. Вайнахские языки отразили внутренние социальные и экономические процессы;происходившие в вайнахском обществе. Анализируя религиозную лек-
>/і.
V ^ сику ваинахов, различных ее пластрв^можно проникнуть в глубины истекших тысячелетий, к истокам вайнахского народа. Языковой фактор дает лингвистический материал для историко-этнографического и культурноисторического исследования религии вайнахов и критики их верований. В силу этого изучение лексики чеченского языка представляет значительный интерес не только в собственно лингвистическом плане, но и в плане широкого комплекса наук, изучающих историю, культуру, этнографию, особенности менталитета кавказских народов.
На этом фоне -в-выешей-етепени своевременной и актуальной на нынешнем этапе развития чеченского языкознания представляется проблема изучения функционирования религиозной лексики в чеченском языке, исследование вопросов, связанных с выявлением в ней исконного пласта, усвоением грузинских, арабских и других заимствований религиозного содержания в плане их взаимодействия с исконной лексикой.
С другой стороны, изучение религиозной лексики в чеченском языке имеет не только практическое (для преподавания языка, составления словарей и т.п.), но и теоретическое значение, поскольку сама проблема находится в тесной связи с решением целого ряда вопросов, касающихся различных аспектов развития чеченского языка, контактирования разносистемных языков. В связи с этим уместно обратить внимание на свидетельства наличия в прошлом широких нахско-греческих контактов. Одним из таких свидетельств является глубокий параллелизм греческого мифа о Прометее и нахской легенды «Пхьармат», проявляющийся уже в имени главного героя [см. об этом Чокаев 2005].
Изучение древнейших религиозных верований чеченцев и ингушей дает нам также возможность подвергнуть критике/бытующие в республике
среди некоторой части сельского населения/мнение о том, что вайнахи на

протяжении всей своей истории оставались мусульманами,^ что в своем историческом развитии минули стадию язычества. Защитники этой точки зрения ссылаются на то, что Авраам (Ибрахим) якобы был мусульманином, а Мухаммед восстановителем веры Авраамовой. Следовательно, заключают верующие, ислам, как религия существовал со времен Авраама до Мухаммеда, а поскольку чеченцы и ингуши ведут свое происхождение от арабских

бежт., дарг. капур, лак. чапур-сса, арч. каїпуїр, таб. кяфир, лезг., агул., рут. кафир ‘иноверец’ [Забитов 2001: 65].
Ийманснз (-аш) д-, д-, неверный, инг. имансац (-аш) д-, д-, акк. ийман-сиз (-аш) д-, д-, кист. имасиз (-аш) д-, д-, чеб. иймансиз (-еш) д-, д-, итум. имансиз (-аш) д-, д-. Тюркское производное с помощью суф. -сиз от арабского корня иЧ! Ттап (см. выше).
Мсліуи (-аш) д-, д-, преданный проклятью, проклятый, кист, меліу (меліуьй) Й-, д-, чеб. меліун (-еш) д-, д-, итум. миліун (-аш) д-, д-. Из араб.
таГйп. Ср. в других восточнокавказских языках: авар., бежт., цез. малгіун, чам. малгіу", дарг. малгіуи, буд. мелгіуи, лезг. мелъуън, таб. мял’ум ‘проклятый’ [Забитов 2001: 93].
Включение в этот ряд инг. меліа (-ш) й-/ д-, ящерица, акк. моьлкъа (-рчий) 6-, д- [Алироев 1975] не поддерживается «Северокавказским этимологическим словарем [№кі1аеу, Зіагозйп 1994: 793], где к общевосточнокавказскому архетипу со значением «ящерица». Там же предполагается возможность позднейшей контаминации исконного слова с арабским заимствованием.
Мунснакъ (-аг) в-, й-, 6-, вероотступник, безбожник, инг. мунапакъ (-аш) в-, 6-, акк. мунепакъ (-аш) в-, 6-, кист, мунепекъ (-аш) в-, й-, 6-, чеб. му-напикъ (-ег) в-, Й-, с-, итум. мунепакъ (-аш) в-, й-, б-. Из араб, типабкр В других восточнокавказских языках: авар., арч. муиапикъ, дарг. мунапикъ, лезг. мунафикь ‘вероотступник; лицемер’ [Забитов 2001: 94].
Іеса, Іссаїшг прил. рел. грешный, нарушающий религиозные предписания. - инг. Іаьса. Из араб. ‘мятежный, непокорный, трудный; мятежник’.
ГІам (гіемаш) д-, д-, ведьма, колдунья, инг. гіам (-аш) д-, д-, акк. йешап (-аш) й-, й-, кист, гіам (гіемиш) д-, д-, чеб. гіам (гіамниш) д-, д-, итум. гіам (гіємиш) Д-, Д