Автор и герой в лиро-эпической поэзии Александра Блока

• Автор: Глинин, Геннадий Григорьевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2000
• Место защиты: Астрахань
• Количество страниц: 487 с.

ВВЕДЕНИЕ
Александр Блок воспринимается в России и мире прежде всего как гениальный лирик. Это естественно, и так, вероятно, будет всегда. Хотя поэма «Двенадцать» в свое время пользовалась значительной популярностью, отношение к Блоку как великому лирическому поэту она все-таки не изменила. И это тоже естественно. В то же время в последние десятилетия усилился интерес и к другим сторонам творчества Блока: к прозе и лиро-эпической поэзии. Это относится и к поэме «Двенадцать», о которой, правда, писали много уже сразу после ее первых публикаций, внимательно и пристрастно исследовали в советскую эпоху, изучали в школах и вузах. Мало кто из русских (в СССР и за рубежом) и зарубежных блоковедов обходил вниманием поэму. Это вовсе не означает, что она изучена всесторонне и уже не вызывает исследовательского интереса. Думается, именно сейчас настало время для спокойного и объективного (насколько это вообще возможно) анализа знаменитого творения Блока, за которое его восхваляли, проклинали, считая поэму высшим достижением поэта или свидетельством упадка его таланта. Сам он 21 января 1918 года записал: «Сегодня я - гений». Сказано спокойно, восклицательный знак отсутствует, просто констатируется факт. Исследователи полагают, что это сказано в связи с окончанием «Двенадцати».
Гораздо меньше повезло поэме «Возмездие», о которой более или менее подробно писали К.В. Мочульский, J1.K. Долгополов и некоторые другие блоковеды, но задача полного и систематического изучения этого произведения до сих пор не решена. Что же касается «Варшавской поэмы», которая тоже называлась «Возмездие» и представляет интерес как вариант третьей главы окончательной редакции «Возмездия» и

самостоятельное художественное явление, то сколько-нибудь подробного анализа ее, насколько нам известно, вообще не проводилось.
С точки зрения нашей темы особый интерес представляют лирические поэмы Блока, к числу которых относятся «Ее прибытие», «Ночная Фиалка» и «Соловьиный сад». Своеобразие каждой из поэм рассматривается в работе через призму проблемы «автор и герой», что и определяет направление анализа. В то же время каждая из лирических поэм анализируется во взаимосвязи с лирикой и прозой Блока и в контексте лиро-эпической поэзии конца XIX - начала XX века. Что касается тех циклических образований («На поле Куликовом и др.) или крупных стихотворных явлений («Скифы»), которые, по мнению ряда исследователей, являются поэмами или в жанровом отношении очень близки к ним, то мы специально их не рассматриваем, считая, что это тема отдельного исследования. Не являются объектами нашего исследования и те неоконченные произведения («Неоконченная поэма» [«Я видел огненные знаки...»]), в которых сама идея лирической поэмы как жанра, по нашему мнению, не реализована.
Лирические поэмы Блока привлекали внимание исследователей, к их анализу обращались В. Львов-Рогачевский, Ю. Айхенвальд, А. Белый, В. Шершеневич, С. Соловьев, М. Гофман и другие современники поэта, а в последующие годы о них писали К. Мочульский, Д. Максимов, Л. Долгополов, 3, Минц, Г, Ременик, А, Лавров, П. Громов, С. Бройтман, И. Приходько и другие авторы. В то же время интересующего нас аспекта анализа блоковеды почти не касаются, что позволяет говорить о необходимости изучения этих своеобразных жанровых явлений с точки зрения проблемы автора. Без уяснения отношений автора и героя, разных форм авторского присутствия в тексте многое в лирических поэмах Блока будет непрояснено, как и роль лирических поэм Блока в развитии

русской поэмы начала XX века. Вопросы трансформации и развития русской поэмы в конце XIX - начале XX веков до сих пор остаются актуальными для литературоведения. Связано это с общими проблемами изучения литературы этого периода и с теми явлениями, которые характерны для русского символизма, понимаемого и как литературное течение, и как миропонимание. При этом следует учитывать тот разнобой мнений, который существовал среди самих участников движения, не сходившихся часто во мнениях о принадлежности того или иного поэта к символизму, а также по-разному понимавших сам символизм. Если для В. Брюсова это, безусловно, была литературная школа, то для Белого, Иванова это был способ понимания мира. Если, как писал Вяч. Иванов, «... за символизм принимали многие прием поэтической изобразительности, родственный импрессионизму»1, то для него такое понимание было узко и потому неверно. Для Вяч. Иванова символизм не связан только с употреблением символов, ибо символ в искусстве существовал всегда. Современный исследователь русской литературы этого периода отмечает особенность русского символизма, имеющую прямое отношение к нашей теме. «Итак, - пишет она, - в поэтике символизма, помимо такого широко известного компонента, как художественный символ (давшего название всему литературному направлению), обнаруживается другой компонент, причем сопоставимый с ним по важности - художественный синтез»2.
Нас в данном случае интересует проблема жанрового синтеза, давно отмеченного стремления соединить исповедальность лирической поэзии как ярчайшей формы выражения лирического «я» с объективацией героя и уменьшением степени субъективности восприятия и изображения мира. Это характерно для всех выдающихся поэтов конца XIX - начала XX века (Бальмонта, Бунина, Белого, Блока,

Безнадежный глаз столицы:
Поднял мрак свои зеницы,
Реют ангелы вдали. [1,150]
Олицетворения в обоих случаях призваны усилить наглядность переживания личности, дать ощущение единства человека и мира, взаимоотражение их состояний. В отдельных случаях автор-повествователь заявляет о своем присутствии с помощью словесной игры.
Так первое четверостишие:
Окаймлен летучей пеной,
Днем и ночью дышит мол.
Очарованный сиреной,
Труд наш медленный тяжел. [2,50]
В словах «очарованный сиреной» как бы два смысла: один высказан рабочими и понятен им, под сиреной они подразумевают пароходный (а также паровозный или заводской) гудок. Но эпитет «очарованный» свидетельствует и о другом смысле, о котором рабочие скорее всего не подозревают. Речь идет о мифологических сиренах, демонических существах, чаровавших мореплавателей своим прекрасным пением и губивших их. Одиссею и аргонавтам (а аллюзия на аргонавтов явно присутствует в строке о золотых слитках) стоило большого труда преодолеть соблазн.
Таким образом, голос автора-повествователя, не проявляясь внешне, пунктационно, проявляется все-таки лексически. Эпитет, который принадлежит и рабочим и автору-повествователю, придает речи многозначность и многосмысленность, без которых не возник бы демонический образ зла, присутствующий уже в следующей строке «труд наш медленный тяжел». На двузначность образа «сирены» и