Мотивная структура романа Леонида Леонова "Пирамида"

• Автор: Якимова, Людмила Павловна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Новосибирск
• Количество страниц: 250 с. : ил.; 20х14 см

ББК 83.3Р7 Я45

Утверждено к печати Ученым советом Института филологии СО РАН
Издание подготовлено в рамках программы фундаментальных исследований ОИФН РАН «История, языки н литература славянских народов в мировом социокультурном процессе»
Якимова Л.П.
Мотивная структура романа Леонида Леонова «Пирамида». — Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2003. — 250 с. ШВЫ 5-7692-0626
Монография посвящена исследованию сложного семантико-эс-тетического взаимодействия библейских мотивов блудного сына, сделки человека с дьяволом, Апокалипсиса и Антихриста, ожившего мудреца, Чуда, Бездны, а также трансинтертекстуалъного образа пирамиды, характера их взаимосвязи с сюжетом и жанром романа как итогового не только по отношению к творчеству самого Л. Леонова, но и всей российской словесности XX в. Исследуются особенности идейно-эстетической актуализации «вечного мотива» в романе, его смысловая и художественная многогранность как фактора, определившего особую культурологическую емкость романа и возможность для его автора обратиться к осмыслению самых острых и неотложных проблем современности.
Монография рассчитана на литературоведов и широкий круг читателей.
ББК 83.3Р7
181Ш 5-7692-0626
© Л.П. Якимова, 2003 © Институт филологии СО РАН, 2003 © Издательство СО РАН, 2003

Глава первая
МОТИВНО-ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНАЯ ДОМИНАНТА ПОЭТИКИ ЛЕОНИДА ЛЕОНОВА
Сегодня, безусловно, появились веские основания говорить о кардинальных переменах в развитии леоноведческой мысли, точнее, — даже о новом этапе леоноведения. Связан он по крайней мере с тремя неоценимой важности обстоятельствами: это перестройка всей методологической базы современного литературоведения в течение последних полутора десятилетий; это выход в свет в 1994 году романа-наваждения в трех частях «Пирамида» и наконец совпадение этих двух факторов с празднованием 100-летия писателя в 1999 году, что естественным образом сопрягается с логикой переоценки ценностей и подведения итогов. В данном случае все оказалось удивительно друг с другом связанным, счастливо совпало и соогнеслось: и восстановление в законных правах сравнительно-исторического литературоведения, прежде всего школы А.Н. Веселовского с ее акцентом на исторической поэтике, т.е. определении «роли и границ предания в процессе личного творчества»1 в контексте возросшей роли структурализма, герменевтики, феноменологии, и выход из печати «Пирамиды», относящейся к классу именно тех текстов, которые требуют интергекстуального анализа

и открывают свой подлинный смысл ключом историко-генетических исследований, призванных выявить глубины духовной, культурной и литературной памяти.
Осмысленная в свете соответствующих ее семантикоэстетическому статусу методик «Пирамида» и сама оказалась способной пролить глубоко проникающий свет на содержание предшествующих произведений Л. Леонова и сделать реальным ощущение их общей с «Пирамидой» поэтической валентности. Путем «рекурсивного чтения» — «в свете этой более поздней прозы»2 устанавливается возможность рассматривать все произведения Л. Леонова — от ранних до «последней книги» в едином семантико-поэтическом пространстве как проявление единой авторской воли.
Мотивный, интертекстуальный, феноменологический характер поэтики и в делом художественного мира Леонида Леонова сегодня не вызывает сомнений, во всяком случае, в возникшей с недавних пор ситуации методологического плюрализма возможность аналитических ходов в этом направлении не возбраняется, не отвергается, а допускается. И хотя не ангажированное властью леоноведение и прежде не предавалось иллюзиям о неуклонном «движении писателя по пути социалистического реализма»3, все-таки и здесь, в этой части литературоведения, тезис об органической связи эстетической системы Л. Леонова с духовными исканиями начала столетия и возможностью обнаружить его творческие корни в эстетике Серебряного века воспринимался как весьма экстравагантный. Сама мысль о следах модернизма и авангардизма в леоновских произведениях казалась чуть ли не кощунственной.
Не опровергая кровных связей Л. Леонова с такими писателями Золотого века русской литературы, как Достоевский и Лесков4, «Пирамида» в очевидной форме обнаруживает ориентированность Л. Леонова на духовные и эстетические, религиозно-философские и культурно-художественные искания Серебряного века — с его утратой целостной, едино-монолитной веры, какой было православие, попытками обрести истину в различных ересях, реставрации язычества, увлечении античностью, богостроительными и богоискательскими идеями: символизм, мистицизм, восприятие жизни

энергии Человека, слагает настоящий гимн его одухотворяющим мир способностям: «Какая участь навечно ожидала их в джунглях месопотамского эдема, если б не грехопаде-нье!» (1, 135).
Здесь и начало, и конец поставленной проблемы просматриваются одновременно, здесь и вопрос и ответ слиты воедино, здесь та неразрешимо-неодолимая диалектика Добра и Зла, то необъятное поле поисков первичной истины, которые завершаются, «как обычно ... вывихом ума» (1, 64). Зловещую пустоту и неизвестность, в которых оказались голые люди, «предстояло населить духом своим» (1,135): «потому что мыслящему нельзя селиться в большом доме, не наполнив его весь собою до краев». Вот она главная опасность: реализуя Богом данные возможности, наполнить окружающий мир духом своим — «до краев», но не переступить края, не поддаться наваждению ложной веры в «и невозможное возможно» и не сорваться в бездну.
Началось все «с кочевых скитаний по безбрежной целине без топора, сохи и прялки», но в процессе многовекового обживания планеты и азартного упоения результатами ее преображения кончилось посягновением на приоритет Бога, торжеством своеволия и беспредела. Впрочем, справедливости ради следует сказать: Л. Леонов не скрывает, что человек как объект его художественного исследования и сам повествователь по имени Леонид Максимович одинаково подвержены опасности «вывиха ума», когда оказываются перед зыбкой гранью, отделяющей богочеловеческие возможности и человекобожеские порывы, а при более строгом взгляде на идеи и помыслы русских космистов оказывается, что и они тоже не гарантированы от соблазна переступить эту грань. Но роман — не практическое руководство к действию, не пособие по выживанию, и эстетическим эквивалентом выхода из тупика, освобождения от наваждения, спасения от бездны в нем выступает архетипический мотив Чуда, в том числе и Чудо прозрения. Чудо готовности к преодолению пороков и слабостей глины Адамовой. За спасительной оградой его готов претерпеть боль своих сомнений и сам повествователь, ибо и ему трудно бывает судить, «переступил или не переступил»