Онтологическая поэтика и художественная рефлексия в лирике И. Бродского

• Автор: Житенев, Александр Анатольевич
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Воронеж
• Количество страниц: 158 с.

Глава I. Формы внешней и внутренней реальности
1.1. Особенности создания лирической концентрации
1.2. Семантика художественного образа
1.3. Специфика сюжетосложения
1.4. Рекомбинация
Глава II. Равенство сознания писателя и читателя
2.1. Особенности тропеической структуры
2.2. Лирическая экспрессия
2.3. Специфика композиционного строя
2.4. Коммуникативный акт
Заключение
Библиография

В русской поэзии рубежа XX и XXI веков сложилась особая ситуация утраты ценностных ориентиров, характеризующих литературное поле как целое. Речь идет не просто о сосуществовании разнородных по эстетической структуре явлений, но об исчезновении поэтологических координат, в системе которых они могли бы быть соизмерены. Эпоха рубежа, таким образом, оказывается классической эпохой "промежутка" (Ю. Тынянов), временем, когда перестают действовать инерционные силы литературного процесса.
Особую актуальность в таком контексте приобретает обращение к русской поэзии 1950-1980-х годов, количественное увеличение и гибридизация различных форм традиционности в которой и привело в конечном итоге к размыванию историко-литературной перспективы. Представление о литературном процессе, состоящем из разного рода "отдельностей" (Д. Лихачев) видится как нельзя более соответствующим этому времени интенсивного освоения культурных контекстов, складывания ряда сложно соотнесенных концепций творчества.
Представляется, что совмещение в литературной современности гетеро-хронных художественных явлений, обусловленное исчезновением границ между "официальной" и "другой" культурой, может быть во многом прояснено отсылкой к оттепельной эпохе. Главную сложность при этом представляет видимое усложнение литературного поля, предопределившее отсутствие работ обобщающего плана, посвященных русской поэзии последних десятилетий.
Проблема, в настоящее время выходящая на первый план в изучении рус-. ской поэзии второй половины XX века, есть проблема объективности, независимой от превалирования в литературной науке тех или иных мировоззренческих предпочтений. От литературоведения требуется, во-первых, "герменевтически корректное позиционирование исследователя, при котором его объяснительная парадигма не служит тотальным основанием интерпретации и оценки", и, во-вторых, "герменевтически корректная историзация объекта изучения, при котором актуализируются в первую очередь его собственные дискурсы и контексты" (Лакербай 2002, 228-229). Выработка научных позиций, соответствующих этим требованиям, оказывается сопряжена с определенными трудностями.
С одной стороны, труднопреодолимым соблазном остается привычная апелляция к социальному заказу, в ущерб специфике литературных явлений объясняющему все многоцветье культурного поля разнообразием эстетических реакций на одну жизненную проблему (Зайцев 2000). С другой стороны, обрела признание попытка утвердить в качестве основополагающего представление о всепроникающей антиномичности культурного поля, о сосуществовании в нем взаимонепроницаемых художественных систем (Кулаков 1999).
Стремление избежать крайностей побудило литературоведческую науку искать опору в том опыте самоидентификации, который заложил основы для нового витка развития русской поэзии. В итоге в качестве безусловной точки отсчета было принято то или иное - "волевое", "ироническое", "критически-сентиментальное" - отношение к "чистому воздуху подлинной культуры" (Гандлевский 2000, 294-295). Поэзию 1950-1980-х годов оказалось возможным рассматривать как системное и дифференцированное переосмысление Серебряного века. Русская поэзия второй половины XX века предстала сложной системой нео- и пост- направлений, противоречивым образом соединившей в себе тягу к формальной новизне и обнажению алгоритмов художественного творчества; апелляцию к культурным ассоциациям и универсально понимаемый принцип относительности, диалогического постижения мира (см. типологию поэтических направлений в работе: Лейдерман 2001). В своем единстве поэзия 1950-1980-х годов предстала как целостный опыт осмысления "нового векового содержания" (Б. Пастернак) и поиска адекватного ему художественного синтеза.
Иосиф Бродский в сложившемся контексте литературной науки закономерно рассматривается как "центральная фигура современной русской поэзии", ибо, будучи "активным участником литературного процесса и "процесса" над литературой", "аккумулирует в единстве творчества и биографии пафос исторического времени" (Лакербай 1998, 166). Огромный интерес к Бродскому предопределяется рядом факторов: свойственным поэту ощущением "словесности как служения", на которое может и должна "уйти жизнь" (Седакова 2000, 232); его убежденностью в "априори права и весомости личного высказывания" (Полухина 1997, 405); актуализацией жизнетворческой традиции, демонстрацией того, что "возможна высокая поэзия сейчас и здесь" (Кривулин 1997, 175). Вместе с тем особая семиотичность "феномена Бродского" делает его привилегированным "объектом применения расхожих критических и культурных стереотипов" (МасБабуеп 1999, 3), способствует складыванию разветвленной научной мифологии (Полухина 1996).
Одним из важнейших мифогенных факторов является публицистический подход к текстам Бродского, при котором художественная логика поэта оказывается вне поля исследовательского интереса (Кублановский 1991, Коржа-вин 2002). Еще одним источником мифов выступает анализ поэтики Бродского с помощью категориального аппарата, заведомо к ней неприложимого (Солженицын 1999, Кривулин 1977). Искажающими следует признать и такие прочтения, при которых художественное содержание текстов Бродского априорно соотносится с теми или иными философскими идеями (Могащак-ВатЬигас 1996). Широта связей Бродского с существующим литературным контекстом, обусловившая неизбежность мифологизации образа поэта, тем не менее не воспрепятствовала смещению акцента с журналистики и мемуаристики на научную критику, с течением времени разросшуюся в самостоятельную отрасль филологического знания.
форма развеществляется, отступая перед универсальными связями лирической ситуации: В пляске огня, под напором льда / подлинный мира конец - когда / песня, которая всем горчит, / выше нотой звучит.
Стремление сделать когнитивный акт сюжетообразующим вынуждает Бродского исходить из ситуации незнания как лирического зачина. Намерение "взглянуть на мир непредвзято", чтобы "познать истинную суть мира" (Кихней 2001, 19) присутствовало в акмеизме, однако поэтологически (вне темы "наивного" или "внекультурного" восприятия мира) реализовано оно не было. Соответствующим ориентиром оказывается для Бродского авангардистский принцип "остранения", перешедший из плоскости слова в плоскость семантики в обэриутской концепции "реального искусства". Для обэриутов "реальное" - это сущее вне конвенциональных связей языка и познания, более того - вне любой категоризации мира: обэриутская "бессмыслица - это попытка увидеть жизнь как она есть в тот момент, когда я снял данную сетку и еще не успел наложить новую" (Друскин 2000а, 48). В поэтике Бродского бессмыслица не оказывается, вместе с тем, системообразующей категорией, ее роль ограниченна: манифестировать отсутствие предданных тексту универсальных систем отсчета. Если у Д. Хармса "... автономизация искусства дается <...> в формах его принципиальной незавершенности, исчезновения и нарративного самоисчерпания" (Ямпольский 1998, 195), то у Бродского семантический алогизм восполняется интерпретативной активностью сознания.
"Акмеизм, - отмечает И. Смирнов, - опознавал вещную среду как частично или полностью "окультуренную", а свою художественную деятельность -как атрибутирование вещам их ценностных (десигнативных) свойств" (Смирнов 1977, 147). В поэтике Бродского такое доупорядочение мира, в силу ее когнитивной ориентированности, нацелено не на мир историко-культурных форм, а на периферию, нуждающуюся в осмыслении и функциональном определении. В акмеизме акцентирована априорная осмысленность вещи, у Бродского - герменевтическое выявление ее телеологии вещи и метафорической интерпретации. Последний момент объективно сближает Бродского с футуристической частью постсимволизма, наиболее ярко выявившего устремленность последнего к разного рода "генеративным узлам", поворотным пунктам смыслообразования. По Е. Фарыно, ориентированное на такие узлы "катахрестическое сознание ... локализовано в инициальной или промежуточной точке, там "где нет еще ничего" и "есть уже все" <...> откуда возможен выход как в бытие (порождение мира, неких его чувственно воспринимаемых форм), так и в небытие (полное растворение и исчезновение)" (Багупо1988в, 52).
Специфика художнической позиции Бродского особенно ярко обнаруживается в том, каким образом в его поэтике текст обретает формальную законченность. В постсимволизме, являющемся для Бродского точкой отсчета, "текст начинает ... с унаследованной архисемы (культуремы, мифологемы) и трансформирует - дешифрует ее вспять, двигаясь к "пре-текстам"