Иконописное творчество в русской православной культуре

• Автор: Бакулин, Мирослав Юрьевич
• Шифр специальности: 24.00.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Тюмень
• Количество страниц: 200 с.

Содержание
Введение
Глава
Культурно-исторические основания иконописного творчества
§1 Семиотическая традиция в исследовании иконического знака
§2 «Иконологичность» человека как культурно-исторический принцип иконописания в православии
§3 Динамическое единство образа и имени в феномене иконы
§4 Творческий акт традиции как реализация нерукотворной сущности священного образа
Глава
Ценность и смысл иконы в русской православной культуре
§1 Плоть иконы в событии богообщения
§2 Икона как динамика преображенного смысла
§3 Предстояние иконе как выход к сверхобразной трансцендентности
Заключение
Литература
Словарь терминов
Приложение №1 Феодор Студит
Послание Платону о почитании икон
Приложение №2 Иоанн Дамаскин
Свидетельство древних и славных святых отцов об иконах
Приложение №
Иконоборчество и ответ на него
Введение
Актуальность темы
Конец второго тысячелетия ознаменовался в России ростом национального самосознания. Осмысление традиционных ценностей, традиционной культуры, родной истории стало неотъемлемой частью духовной сферы современного русского мышления. Но в связи с утратой многих нравственных, эстетических, религиозных, экзистенциальных ориентиров возникла насущная необходимость восстановления, реконструкции национальных стилей мышления, в которых созидалась былая великая российская культура и государственность.
Речь идет именно о целостном мышлении - о мировоззрении. В этом-то и заключается основная сложность философского воссоздания основных категорий русской метафизики. Ведь научное мышление, бытовое мышление, эстетическое мышление - лишь сколки, проекции сознания с определенных позиций. Русское гегельянство, а скорее сказать, русское кантианство создало причудливую мыслительную традицию, неточно называемую русской философией. Грандиозные проекты Соловьева, Хомякова, Аксаковых, Достоевского, Булгакова, Флоренского, Зеньковского, а также Чаадаева, Киреевского, Крижанича, Кавелина, Чичерина и Грановского и многих других русских мыслителей сложно назвать собственно философией, потому что это были попытки артикуляции тысячелетнего опыта самосознания на языке, где «каждый камешек на дороге имеет свое имя», на языке точных дефиниций, которые трещат в русской философии по швам от втиснутого в них смысла. Коротко говоря, русская философия - это попытка самоограничения в тезаурусе, то интуитивное вслушивание в слово, в термин, которое сравнимо лишь с древнегреческой агорой, открытостью, вырабатывающей универсальный язык.
Русская письменность, церковная по своему происхождению, не столько утруждала себя переводом чужих дефиниций, сколько с легкостью заимствовала терминологию, с легкостью узнавая в своей традиционной
«закоснелости» «новооткрываемые» истины Запада. Поэтому, затрудняясь квалифицировать себя как философию, которая не дерзает на абсолютное, и занимается грамотностью мышления при невозможности окончательно точных определений, русская мысль, в лице Вл.Соловьева, Н.Бердяева, П.Флоренского, заговорившая на языке немецкого идеализма, обозначила собой именно невозможность, самую трудность мысли, ее границу - между религией и философией. Прекрасно понимая, что, с одной стороны, только вера в Бога дает возможность определить человека как существо (отделить его ото всего тварного мира как существо богообразное), а с другой, что философия помогает этому существу грамотно познать себя (без чего как Бог сможет познать его?), русская мысль определила себя как "религиозную философию", обозначила задачу поисков основных законов духовной жизни, взяв себе в учителя тысячелетний опыт Богообщения.
Труд обращения к опыту предков - не работа, в этом радостном обретении собственной истории нет ничего от рабского выискивания доказательств к гипотезе, все уже сложилось, все уже сталось, сплетено, как ковер, достаточно потянуть за любую из нитей, и вы узнаете, как устроена вся толща русской народности, немой, но невероятно тактильной.
Первоначально данная работа выстраивалась вокруг поисков самой стилистики мышления на контрасте мысли Востока и Запада, но предметная опытность, не неуловимость бытия, но быт, конкретный воплотитель метафизики, стал диктовать образ поиска. Оставалось взять феноменологию как метод восстановления лакун мышления: «вот предметность, каков должен быть народ, создавший ее? Вот символика этой предметности, вот ее метафизика и аксиология, каково должно быть мышление?» И как сверхзадача: «Вот мышление, каково должно быть мировоззрение, к которому оно устремляется?»
Итак, целью работы стала реконструкция, восстановление традиционного религиозного русского мышления на примере иконописания. Но не только это определило актуальность данной работы. Актуальность исследования имеет глубокие внутрифилософские основания:
подобии, а это совершается в свободе и самоотдаче любви. «Быть по образу Божию свойственно нам по первому нашему сотворению, но сделаться по подобию Божию зависит от нашей воли, существует в нас только в возможности; приобретается же нами на самом деле посредством нашей деятельности», - отвечает на свой вышеза-данный вопрос Григорий Нисский, и далее: «Но, дав нам эту возможность, Бог нам самим предоставил быть деятелями нашего подобия с Богом, чтобы удостоить нас приятной награды за деятельность, чтобы мы не были подобны изображениям бездушным, делаемым живописцами».
Итак, из мысли святых отцов следует, что образ Божий в человеке важен в поисках преподобия не сам по себе, но лишь как осуществляющаяся связь с Богом. Образ нужен только как связь с первообразом, и все его живописные приемы направлены на выполнение этой главной задачи. Человек не факт, но акт: подобие Божие, «сходство» с Богом, есть задание, данное человеку, ДИНАМИЧЕСКАЯ ЗАДАЧА, которую он должен исполнить.Иначе говоря, для иконописца человек - живая икона Бога.
Смысл этой динамической задачи преподобия Григорий Палама видит, прежде всего, в способности творить: «Можно было бы, - пишет он, - со многими другими сказать, что и троическое строение нашего познания показывает, что мы больше, чем ангелы, созданы по образу Божию. И не только потому, что оно троическое, но и потому, что оно превосходит всякий вид знания. В самом деле, из всех созданий мы только имеем, кроме ума и рассудка, еще и чувства. То, что естественно соединено с рассудком, открывает разнообразное множество искусств, наук, знаний: земледелие, строительство домов, ТВОРЧЕСТВО ВЕЩЕЙ ИЗ НИЧЕГО,- разумеется, не из совершенного небытия, ибо это уже дело Божие, - но во всем остальном дано людям... Ничто подобное никогда не свойственно ангелам».55 Образ Божий в человеке несет возможность исполнения динамической задачи сотворчества человека Богу: только через нас космос, как продолжение нашего тела, может воспринять благодать. Следовательно, через образ Божий человеку дано господство над миром не как «управляющему» или поставленному свыше «надсмотрщику», но как царю и
54Дъяченко Г. Ibid, с. 408.
55Экономцев И. Православие, Византия, Россия. М.: Христианская литература, 1992, с. 179.