Диалектика норм и ценностей в художественном мире А. Н. Островского, 1840-1850-е гг.

• Автор: Власкина, Татьяна Сергеевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1996
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 188 с.

ОГЛ А В Л Е Н И Е
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ: Нормированное измерение действительности
в первых пьесах Островского
ГЛАВА ВТОРАЯ: "Доходное место" в контексте
аксиологических исканий Островского
ГЛАВА ТРЕТЬЯ: "Гроза" - ключевой этап аксиологических исканий Островского и средоточие
творческого опыта
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ

ВВЕДЕНИЕ
В широком спектре всех возможных направлений исследования литературных явлений есть два генеральных направления, порожденных интересом к своеобразию либо художественного содержания, либо формы. В соответствие с этим и судьбы памятников нашей классической литературы в историко-функциональном освещении выглядят по-разному.
Кто-то из писателей поражал уже своих современников смелостью и свежестью взгляда на жизнь, открывая в ней новые, незатронутые еще литературой слои, характеры, конфликты. Это содержательное новаторство, как правило, влекло за собой и стилевые открытия, стимулировало процессы развития художественной формы, литературного метода в целом. Ярким примером здесь могут служить исторические заслуги натуральной школы. Другой пример - творчество зрелого Тургенева. В его романах по-прежнему (как и в "Записках охотника") поражала новизна содержания, но уже не за счет открытия и необычного освещения "наличной" действительности, а благодаря редкому дару быть на гребне общественных перемен, предугадывать и изображать как бы рождение будущего - новых типов, проблем, идеалов.
Примеры другого рода воздействия на публику и критику дают нам произведения Гончарова, Л.Толстого, Чехова. Безусловная новизна жизненного материала, содержательное богатство были в первоначальном восприятии как бы заслонены стилевым и методологическим новаторством этих авторов. Это не значит, конечно, что здесь художественная форма была более значима, чем содержание. Но интерес читающей публики, критики и в какой-то мере даже академической науки распределялся поначалу именно так - от формы к содержанию.

История научного изучения творчества русских классиков подтверждает наличие этих закономерностей /см., напр. - 36/. Наиболее злободневные для своего времени произведения были позднее и в науке рассмотрены сначала с точки зрения их содержательного своеобразия и лишь затем - с точки зрения поэтики. Это касается, например, уже упомянутых романов Тургенева, а также произведений Достоевского, Салтыкова-Щедрина и др. В литературных шедеврах иного рода, подчеркнуто самобытных в стилевом отношении, напротив, уже первые проницательные критики раскрыли новаторство их поэтики и лишь позднее - скрытые подтексты содержания. В качестве примеров укажем на статьи Белинского и Добролюбова о романах Гончарова, статью Чернышевского о ранних произведениях Толстого.
На первый взгляд, всех равняет время, и сегодня творчество каждого из русских классиков исследовано "вдоль и поперек" - как в свете содержания, так и в аспекте формы. Однако пресловутая "неисчерпаемость смысла" - это не пустые слова, а реальное свойство подлинно художественной литературы. Из этого неиссякающего родника и питается литературоведение. Только вот свойство это в разных художественных мирах и сказывается по-разному, так что неисчерпаемость смысла творчества большого художника тоже в известном смысле самобытна, хотя не всегда очевидна.
Сказанное имеет прямое отношение к творчеству великого драматурга А. Н. Островского и к истории изучения его наследия. Все достоинства этого наследия казались изначально очевидными. Так, например, с точки зрения содержания в пьесах Островского "раскрылась целая полоса русской жизни, целый мир новых отношений "темного царства"". Уже в первой комедии, с которой он вошел в большую литературу, "намечены основные черты купеческого быта, как его понимал и изображал Островский и в последующих произведениях.

Выявленные нами в этой пьесе нюансы причудливой этики персонажей не так уж социально-экзотичны. Небезынтересно отметить, что они как будто неожиданно (на самом же деле - закономерно) находят отклик в позднейших упованиях Достоевского на народную нравственность. В одной из программных своих статей он, в частности, писал: "...Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нем
есть неоспоримо: это именно то, что он /.../ никогда не принима-
ет, не примет, и не захочет принять своего греха за правду! Он согрешит, но всегда скажет, рано ли, поздно ли: "Я сделал неправду". Если согрешивший не скажет, то другой за него скажет, и правда будет восполнена.
невно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибется" /5, т.26 с.152/. Всё это сказано не о купцах Островского, но о той этической среде, из которой выросло само это сословие и вынесло исконные ростки своей ценностной жизненной позиции, претерпевшей постепенно - в ходе новой жизненной практики - искажающие, но не меняющие ее природу изменения.
Итак, молодой Островский уже в первом своем драматургическом опыте проявил достаточно чуткости к изображаемой среде и сумел с тонким художественным тактом передать присущую ей аксиологическую глубину. Даже одна реплика купца Пузатова ("Только /.../ уж больно плут") и поясняющий ее монолог уже придают его жизненной позиции эту как бы многослойную глубину, обнаруживают ее "подводные течения". Мнение Добролюбова - еще раз скажем о нем - было во многом обусловлено конъюктурой его личной революционно-демократической и литературно-критической позиции. Но, объективно говоря, его нежелание признать значимость этических нюансов оставляет в глазах читателей смысловое содержание пьесы во всех отношениях "плоским", однозначным и характерным скорее для политико-просве-