Функции интертекста в романистике В. Максимова : На примере романа "Ковчег для незванных"

• Автор: Шахова, Лариса Александровна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 1999
• Место защиты: Тамбов
• Количество страниц: 162 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Примечания к введению
Глава I. Библейский контекст романа Владимира Максимова
"Ковчег для незваных" и его идейно-эстетическая значимость
§1. Интертекстуальность как теоретическая проблема
§2. Симметрично варьируемые библейские сюжеты
§3. Библейские образы - символы в идейно-эстетической системе романа Владимира Максимова "Ковчег для
незваных"
§4. Женственная сущность Божества в романе Владимира
Максимова "Ковчег для незваных"
Примечания к I главе
Пава II. Функции авторского интертекста в романе Владимира
Максимова “Ковчег для незваных”
§1. Ф. М. Достоевский в творческом сознании
Владимира Максимова
§2. Интертекст романа “Бесы” в “Ковчеге для незваных”
Владимира Максимова
§3. Повесть Л.Н.Толстого “Смерть Ивана Ильича” в контексте романа Владимира Максимова
“Ковчег для незваных”
Примечания к II главе
Заключение
Библиография
ВВЕДЕНИЕ
Владимир Емельянович Максимов (27.11.1930 - 26.03.95) (Лев Алексеевич Самсонов) - писатель, драматург, публицист, журналист, редактор журнала "Континент".
В начале 60-х годов Владимир Максимов публикует свои первые прозаические произведения, а в 1963 году он уже был принят в Союз писателей. Критики отмечали, что факт демократического происхождения стал для писателя не просто формально-биографическим моментом, а материалом для творческой рефлексии, многое обусловив в его произведениях. Стремление утвердиться в иной жизненной сфере, вырваться из нищеты было главной причиной метаний и поисков, которым писатель посвятил немало лет: "Я родился, вырос и вышел из самого массового слоя нашего общества - рабочих и крестьян, но с детства, окунувшись в книжный омут как в Нирвану, освобождающую от ужасающей повседневности, я мечтал вырваться из цепких объятий своей социальной среды, переиначить собственную судьбу и оказаться там, где живут, работают, мыслят другие, не похожие на окружающих люди. Красивые, мудрые, сильные, озабоченные, прежде всего, не изнуряющим трудом ради хлеба насущного, но подвигом во имя малых сил и прекрасного будущего человечества" [1].
Обосновывая причины, побудившие его взяться за перо, он написал однажды: "Я, сам по профессии рабочий-каменщик, по сложившейся судьбе и положению ставший интеллигентом, являю собой как бы квинтэссенцию, в значительной мере социальную и духовную субстанцию об-

щества, из которого я выломился. Все вместе взятое уже в ранней юности породило такое испепелявшее меня изнутри желание рассказать обо всем, что я видел и пережил, что если бы я не сумел этого сделать, то, наверное, сошел бы с ума" [2].
"Книжный омут" сыграл огромную роль в становлении судьбы писателя. Владимир Максимов признался в одном из воспоминаний: "В юности увлекся Горьким, Леоновым" [3]. Исследователь А. Дзиов сделал интересное предположение, что, возможно, влияние Горького сказалось на выборе псевдонима прозаика [4].
Биографически писатель словно повторил горьковский путь. ‘Выломившись’’ из родной среды, пройдя весьма тернистый путь, собственные “университеты”, он, войдя в новую для себя сферу культуры, не ассимилировался, а сумел во многом существенном противопоставить, себя новому окружению.
В эмиграцию Владимира Максимова привел мировоззренческий поворот, который ярче всего отразился в романе “Семь дней творения” (1971).
В 1974 году он выехал на Запад и сразу влился в ряды эмиграции. Владимир Максимов к тому времени уже выработал систему своего собственного художественного мировидения, и это позволило говорить о нем как о самостоятельной и значительной фигуре и в литературном, и в общественном планах.
Идейно-эстетическое единство его творчества выразилось в углублении философских проблем, уже стоящих в центре его ранних произведений, когда в начале 70-х годов писатель перешел к более масштабной

ет как клеточка России, а Россия - клеточка бесконечной вселенной: “И звездная тишь вновь смыкается над всей земной твердью, над Россией, над деревней Сычевкой, что под самой Тулой” [15].
Начало романа представляет вариацию сюжета, использованного Достоевским в “Легенде о Великом Инквизиторе”, о послании Богомолцом Бога-сына на грешную землю, которое якобы происходит вновь и вновь в разные века. Люди не слышат зов Бога, так как людям “плевать на все, кроме своей ненасытной плоти...” [15].
Христос у Владимира Максимова выражает веру, что человечество, даже не слыша и не видя Бога, “вслепую” дойдет до своей конечной цели: соединение с Всевышним и достижение духовного совершенства. Та же самая сцена завершает роман, образуя кольцевую композицию. Конец романа-это слово Бога о наказанном потопом социальных катаклизмов, революцией, голодом и войнами человечестве. Финал у Владимира Максимова - это слово прощения и надежды на лучшее после революционного потопа. “И обонял Господь приятное благоухание, и сказал Господь в сердце Своем: не буду больше проклинать землю за человека, потому что помышление сердца человеческого - зло от юности его: и не буду больше поражать всего живущего, как Я сделал. Впредь во все дни земли сеянье и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся” ([15], с. 284). Эта точная цитата из Ветхого Завета наполняет надеждой все произведение В.Максимова, несмотря на его во многом трагический сюжетный финал. Необходимо отметить, что мотив потопа присутствует во многих произведениях писателей XIX и XX веков, среди них повести Е.И. Замятина “На куличках”, “Островитяне”, “Ловец человеков”, где жизнь представлена как погружение на дно “бредового океана”, а также повести А. Ремизова, поэмы М. Волошина и многие другие. В.Максимов актуализи