Феномен М. Горького как эстетическая реальность : Генезис и функционирование

• Автор: Удодов, Александр Борисович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 1999
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 442 с.

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ЧАСТЬ I ДУХОВНОЕ РОЖДЕНИЕ ЛИЧНОСТИ (1880-е годы)
ГЛАВА 1. ОТКРЫТИЕ «МНОЕОМИРИЯ» ЖИЗНИ В РЕАЛИЯХ
ИНДИВИДУАЛЬНОЙ СУДЬБЫ
ГЛАВА 2 ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТИРЫ В ОБЩЕНИИ
С МИРОМ И ЧЕЛОВЕКОМ
ГЛАВА 3. ФОРМИРОВАНИЕ СИСТЕМЫ ЦЕННОСТЕЙ И
ЛИЧНОСТНОЙ ПОЗИЦИИ
ЧАСТЬ II
ЛИЧНОСТНОЕ САМООПРЕДЕЛЕНИЕ КАК ОСНОВА СТАНОВЛЕНИЯ ТВОРЧЕСКОЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ (рубеж 1880-1890-х годов)
ГЛАВА 4 «СОЕДИНЕНИЕ НЕСОЕДИНИМОГО» В ДИНАМИКЕ
ДВИЖЕНИЯ-СТРАНСТВИЯ
ГЛАВА 5 САМО ДЕТЕРМИНАЦИЯ В ПОИСКЕ ЖИЗНЕННОГО
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ
Е Л А В А 6 САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ В ГОРИЗОНТЕ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ

ЧАСТЬ III
ЛИЧНОСТНО-ТВОРЧЕСКАЯ САМОРЕАЛИЗАЦИЯ В ФОРМИРОВАНИИ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ СИСТЕМЫ ПИСАТЕЛЯ (1890-е годы)
ГЛАВА 7. ПЕРВОЭЛЕМЕНТЫ ХУДОЖЕСТВЕННОГО КОСМОСА
НА ЭТАПЕ «ПИСАТЕЛЬСКОГО РОЖДЕНИЯ»
ГЛАВА 8. ЧЕЛОВЕК В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КАРТИНЕ МИРА И
ЕЕ ФИЛОСОФСКО-ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ
ГЛАВА 9. КОНЦЕПЦИЯ ЧЕЛОВЕКА И МИРА В ЕДИНСТВЕ ЕЕ ТЕКСТОВОГО, ИНТЕРТЕКСТОВОГО И КОНТЕКСТОВОГО ВОПЛОЩЕНИЯ
ЧАСТЬ IV
РАЗВИТИЕ ДОМИНАНТ ПИСАТЕЛЬСКОГО ФЕНОМЕНА ГОРЬКОГО И ЕГО СОЦИАЛЬНО-ЭСТЕТИЧЕСКОЕ ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ (рубеж 1890-1900-х годов)
ГЛАВА 10. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ СТРУКТУРА ПЬЕСЫ
«НА ДНЕ» И ПРОБЛЕМА ДРАМАТУРГИЧЕСКОГО
ПОЛИФОНИЗМА
ГЛАВА 11. «НА ДНЕ» КАК ИНТЕГРИРУЮЩЕЕ
ВОПЛОЩЕНИЕ ЛИЧНОСТНО-ТВОРЧЕСКИХ
ДОМИНАНТ ПИСАТЕЛЯ
ГЛАВА 12. ГОРЬКИЙ В ЛИТЕРАТУРНО-ОБЩЕСТВЕННОМ ВОСПРИЯТИИ: ПРОБЛЕМА АДЕКВАТНОСТИ И
ПРЕДПОСЫЛКИ «ЖИЗНИ В ВЕКАХ»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ И ПРИМЕЧАНИЯ

ВВЕДЕНИЕ
МГорький в отечественной и мировой культуре феноменален прежде всего как индивидуально-неповторимое явление. Вместе с тем беспрецедентно высокий уровень известности и писательской славы уже в начале творческого пути на рубеже Х1Х-ХХ веков, абсолютное лидерство среди канонизированных классиков «советского» образца и пребывание в эпицентре бурной динамики общественного сознания «постсоветского» периода— подчеркивают нерядоположность горьковского феномена среди других писательских персоналий. Известная формула «поэт в России больше, чем поэт» запечатлелась в общественном восприятии Горького с особой наглядностью; вместе с тем по отношению к нему же это «больше» поразительно легко меняется на «меньше» (от заявлений современников о «конце Горького» в 1900-е годы до его «развенчаний» в конце XX столетия). В такой полярности восприятия Горький среди собратьев по перу опять-таки удерживает первое место — и по устойчивости проявления самой тенденции, и по амплитуде «разброса» крайних оценок. Здесь по отношению к Горькому на уровне единичного проявляется поис-тине с уникальной яркостью общее и особенное в специфике российской ментальности.
Анализ таких «особенностей» позволяет выявить в литературно-общественном восприятии личности и творчества писателя прежде всего явную гипертрофию социально-политического аспекта, который всячески педалировался по разные стороны идеологических баррикад — ив современной Горькому действительности, и на протяжении последующих десятилетий. Обострение интереса к Г орькому на рубеже 1980-1990-х годов выглядело во многом как новый виток идеологической борьбы за наследие писателя1.
В такой коллизии актуализируется высказывание самого Горького на одном из крутых поворотов отечественной истории: «Где слишком много политики, там нет места культуре»2; остается добавить, что абсолютизация социоцентрического подхода, в котором художник «больше» или «меньше», чем писатель, — подчас не ос-

55).
Такое «бессилие» как раз и есть признак особого душевного устройства — остро восприимчивой натуры, «вбирающей» в себя все яркие впечатления и придающей им глубокий личностный смысл порою даже против своей воли; подобная, далеко не рядовая индивидуальная способность предопределила необычайно ярко выраженную диалогическую динамику в процессе формирования системы ценностей.
Хозяин, этот, как его характеризовал впоследствии писатель в «Беседах о ремесле», «умный мужик», но в то же время «странное и страшноватое существо» (XXV,338,339), начинает представляться Пешкову в роли некоего «демона»: «Кошмарной полосою потянулись ночные беседы с хозяином; почти каждую ночь он являлся в пекарню после первых петухов, когда черти проваливались в ад» (14,51). Он как бы завораживает и искушает сознание слушателя, который уже и сам подсознательно желает этого: «Чем-то едко-раздражительным веяло от всей его безобразной фигуры, <...> но в то же время он заставлял внимательно слушать именно эти горькие, пряные речи — они сочились бесстыдством, но была в них тоска о чем-то» (14,75).
«Заставляет» Пешкова «прислушиваться» к хозяину, конечно, не извращенный интерес к безобразному или стремление «опровергнуть» своего искусителя; как нам представляется, причина — как раз в той «странной тоске» от неудовлетворенности сущим, которой, казалось бы, не должно быть в этом человеке. Иногда Пешкову «кажется, что в голосе его звучит сердечная усталость. Может быть, это печаль о чем-то другом, чего он — не зная — ищет? (14,53). Реальность такого поиска (подтверждаемая, кстати, по-своему болезненным интересом хозяина к Пешкову) выглядит особенно контрастно на фоне вроде бы несообразного с этим духовного «свинства» (долженствующего обозначать отсутствие духовных потребностей).
В хозяине — одном из «особенных» людей, встреченных Пешковым, была им, может быть, впервые так остро-болезненно уловлена «неуемная