"Творимая легенда" Ф. Сологуба : Проблематика и поэтика

• Автор: Львова, Марина Альфредовна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2000
• Место защиты: Ярославль
• Количество страниц: 181 с. : ил.

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ОСОБЕННОСТИ ВНЕШНЕЙ ОРГАНИЗАЦИИ «ТВОРИМОЙ ЛЕГЕНДЫ». ПРОБЛЕМЫ «РАМОК» КАК КОМПОЗИЦИОННАЯ ПРОБЛЕМА
1. Заглавие и его функции в тексте «Творимой легенды»
2. Формулы «начал» как делимитаторы и интеграторы текста «Творимой легенды»
3. Своеобразие и назначение «концов» в трилогии Ф. Сологуба
ГЛАВА 2. ОСОБЕННОСТИ ВНУТРЕННЕЙ СТРУКТУРЫ «ТВОРИМОЙ ЛЕГЕНДЫ». ОСНОВНЫЕ КОМПОЗИЦИОННЫЕ ПРИЁМЫ, СПОСОБСТВУЮЩИЕ ЕДИНСТВУ И ЦЕЛОСТНОСТИ ТЕКСТА РОМАНА-ТРИЛОГИИ
1. Контрапункт как формообразующий принцип
«Творимой легенды»
2. Особенности персонажной организации «Творимой легенды».
Со- и противопоставления как основной приём «сцепления» различных фрагментов текста трилогии
3. Структурообразующая функция символики пространства и цвета
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ПРИЛОЖЕНИЯ

ВВЕДЕНИЕ
В сегодняшней духовной атмосфере общества, много лет назад отвергнувшего элитарно-замкнутое искусство, «искусство для художников, а не для масс» (Х.Ортега-и-Гассет), остро ощутима нехватка уникального, некоего высшего авторитета от культуры, интеллектуального и эстетического образца. В поисках его современные литературоведы обращаются к авторам и произведениям, долгое время считавшимся отлученными от широкой публики или ею не воспринятым. Множатся ряды незаслуженно забытых и «возвращенных» писателей.
Ф. Сологуб (1863-1927) не относится к числу клопштоков, почитаемых реликвий, преклонение перед которыми передается из поколения в поколение по наследству и поддерживается отрывками в школьных хрестоматиях с обстоятельной биографией перед текстом. Его имя и сейчас нередко вспоминают по инерции, говоря о поэзии Серебряного века. Апелляция к « одинокому, многодумному и загадочному Федору Сологубу» (155.53) становится демонстрацией утонченного вкуса.
Обострившийся в наши дни интерес российских и зарубежных ученых к литературному наследию рубежа Х1Х-ХХ веков, в силу его недостаточной изученности, так или иначе актуализировал и внимание к творчеству Ф.Сологуба. Анализ его произведений явился темой многих исследований. Однако все работы, посвященные феномену зрелой сологубовской прозы, выглядят некими подступами к изучению фундаментального вопроса о специфике ее проблематики и поэтики. Применительно к центральному произведению Ф.Сологуба, роману-трилогии «Творимая легенда» (1907-1912), данная проблема в том объеме и в том контексте, которые предлагаются нами, ранее не рассматривалась.
Актуальность темы нашей работы определяется двумя обстоятельствами.
Во-первых, постепенно претерпевает изменение литературная репутация Ф. Сологуба. Плодотворное развитие научных исследований стимулируется сменой читательской ориентации. Как отмечает В.Е.Хализев, «на протяжении последних десятилетий заметно повысились репутации писателей, запечатлевающих бытие как дисгармоничное и склонных к универсализации трагизма, к скептицизму и пессимистическим, безысходно-мрачным умонастроениям» (314.138). Стал более читаем и тот, у кого, по меткому замечанию К. Чуковского, «всегда отчаянье, боль, последняя мука рождает ... мечты» (330.73) . Критик А.Горнфельд, считая, что «история культуры, история душевной жизни не обойдется без его (Сологуба. - М. Л.) книг, без его личности», как самое ценное в творчестве художника
выделяет то «страшное... безотрадное, отталкивающее и страдальческое» (96.62), что есть в сологубовском «облике».
Загадочным казался современникам сам образ поэта. «Сологуба считали колдуном и садистом»,- вспоминала Н. Тэффи (299.87). Поэт-символист А.Белый признавался: «Мне казалось порой: он какой-то буддийский монах, с Гималаев, взирающий и равнодушно и сухо на наши дела, как на блошкин трепых» (55.484). Столь же загадочным представлялось и творчество этого «странного человека» (Тэффи). Вот только несколько высказываний на эту тему: «Магия какая-то в каждой вещи Сологуба, даже в более слабой» (89.95); «Впрочем, целиком-то мы и вообще не знаем его: так он еще загадочен и темен для нас - этот наиболее загадочный из современных писателей» (103.120). Не случайно много рецензировавший Сологуба А. Измайлов, возведя художника на «Литературный Олимп», использовал, однако, для характеристики писателя античный иррациональный образ-символ: «Северный Сфинкс» (так названа одна из его статей). Но Сологуба любили за его умение «задавать вопросы». Философ Л.Шестов, разделивший с Ф.Сологубом судьбу писателей «для немногих» (Измайлов), видел в своем собрате по перу и по участи избранника божьего: «Сологуб-оракул. Его проза не реализм, а одуряющие пары, его поэзия, как ответы Пифии - вечная и мучительная загадка» (336.71). Этой особенностью творений мастера другой критик В. Боцяновский объяснил сложность в понимании произведений Сологуба. «Трудно, да и пожалуй, и вовсе невозможно назвать во всей нашей литературе писателя более оригинального и загадочного, как Федор Сологуб... Каждая новая повесть его, каждый новый роман, всегда очень похожий на старый и тесно связанный со всем предшествующим, до такой степени ошеломлял, что многие прямо отказывались не только понимать, но и толковать этого столь непохожего на других автора» (64.142).Современники Сологуба совершенно справедливо подчеркивали, что творчество писателя не может вместиться в одну какую-либо формулу (103.123). И потому сколько бы ни предлагалось трактовок сологубовских произведений, анализ их, связанный со сложностью художественного освоения самого предмета исследования, во многих своих аспектах будет нуждаться в дальнейшей проработке. Сам писатель, видя в своем читателе прежде всего соучастника в размышлениях, прозрениях о мире, времени, человеке, настаивал на свободе в прочтении своих творений. По мнению мастера, «единственный комментатор писателя - его читатель» (129.261). Свободный от диктата авторских толкований, реципиент (если пользоваться современной терминологией) сам творит миры понимания. Безусловно, в этом случае процесс смыслопорождения детерминируется духовным потенциалом воспринимающего субъекта, его целями, жизненными ориентирами и т.д., но, как утверждает сам Сологуб, «это ничего, что один поймет так, другой поймет иначе. В этом и сила, и смысл творчества»
окончательного варианта произведения, Сологуб, многое переставив и изменив, не отказался от зачинов первой и третьей частей, красноречиво свидетельствует об их важности. Роман «Королева Ортруда» открывается традиционной сологубовской антитезой: мир реальный -мир идеальный. Однако смена номинативных обозначений (не жизнь, а обычность; не легенда, а мечта) сигнализирует о переменах в авторской позиции. В целях установления причин такого «переименования» обратимся в область гипнологии. Легенда-фантазия предполагает активного субъекта творчества, формирующего вещь и мир в целом по своей собственной мерке, воплощающего в них свою собственную субъективность. Так, «наклонные к мечтам и утопиям»(442) жители Соединенных Островов, раз увидев молившуюся Светозарному Ортруду, быстро сочинили легенду о том, что над ними «царствует чародейница-фея»(263). После пропажи чудотворной иконы в Скородоже «в отчаянии слагали легенды». «-Не украли. Сама ушла, матушка. Прогневалась на монахов, -передает Сологуб догадки скородожцев.- Потом объявится»(498). В легендах, как и в сказках, проявляется душа их создателя (см. об этом работу русского философа начала века Е.Трубецкого «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке»): русские, по Сологубу, бога не любят, гневят, и он «уходит» от них, а в далекой стране все по-другому: люди сами становятся богами).
Истинным творцом выступает автор в предисловии к «Каплям крови». Наследник йенских романтиков, он бунтует против аристотелевского «подражания природе» - «беру
и... творю». Но мечта, о которой говорит повествователь второго романа, не подчиняется воле человека, не он, а она управляет им. «Петр шел тихо по прибрежной аллее, - пишет Сологуб, - и думал об Елисавете ... - вернее, мечтал, - вернее, безвольно отдавался грустной игре нервных сплетений в мозгу» (110). Мечта у Сологуба - это аристотелевская форма (эйдос, первообраз), которая стремится в своей смысловой и структурной завершенности -энтелехии - и отводит человеку лишь служебную роль. Творец как служитель Мечты (скрывающейся под именем Красоты или Равенства) действует лишь от имени Абсолюта и потому пассивен. «Мы только верим, мы только ждем. Вы, рожденные после нас, созидайте», - призывает в начальных строках «Королевы Ортруды» Сологуб. В этом предисловии перед читателем предстает поэт-жрец, а не поэт-Бог (как в предисловии к первому роману). Сам зачин романа «Королева Ортруда» тогда приобретает черты шаманского ритуала перед погружением в транс (340.65). На это, в частности, указывают обращения - к мечте («Или ты, милая...») и к будущим поколениям («Вы, рожденные после нас...»). Появление второго лица (равно как и первого - «мы») не только представляет здесь внешнюю по отношению к повествованию точку зрения, но фиксирует позицию воспринимающего субъекта. Успенский отмечает: «... появление второго лица («ты»