Творчество Н. С. Гумилева и православие

• Автор: Зобнин, Юрий Владимирович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2001
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 398 с.

ВВЕДЕНИЕ
В свое время, Франческо Петрарка, гадая о своей судьбе в истории, мало заботился о том, будут ли его читать через сто лет: «Мне не нужно, чтобы меня читали, главное - чтобы меня любили». С Гумилевым получилось иначе: именно чтение его произведений - вне зависимости от того, какие чувства вызывали они у читателей - оказалось смысловым средоточием того, что мы можем назвать гумилевской «миссией» в мировой (прежде всего, конечно, русской) литературе XX века.
С 1921 по 1986 гг. - шестьдесят пять лет - шла ожесточеннейшая борьба за право читать стихи Гумилева. Речь идет не о том «культурном остракизме» (отсутствие переизданий, тенденциозные оценки творчества в критике, провокационные заявления властей и т.п.) которому подверглись в СССР многие гумилевские современники - художники «серебряного века». Речь идет о жестком и бескомпромиссном запрете не только на произведения, но даже и на самое имя поэта, - запрете, который носил политический характер и нарушение которого рассматривалось как государственное преступление. Чтение Гумилева было не обычной советской «интеллигентской фрондой», но смертельным риском, влекущим за собой отнюдь не только административные выводы.
И, тем не менее, Гумилева читали. Факты подлинного читательского героизма можно найти в воспоминаниях участников «советской гумилевианы», опубликованных в сборниках «Николай Гумилев в воспоминаниях современников» (М., 1990), «Жизнь Николая Гумилева» (СПб., 1991), «Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография» (СПб., 1994), монографиях В. К. Лукницкой1, А. Давидсона2, В. В. Бронгулеева3, работах Е.Эткинда4, Р. Редлиха5, Л. А. Озерова6, А. Чернова7 и во многих, многих других «самиздатовских» и «постперестроечных» публикациях. Как легко предположить, свет увидела пока еще лишь ничтожная часть документов - прочее (что мне наверное известно), пребывает в частных архивах (и, вероятно, еще большее - в архивах соответствующих государственных служб).
Но если более полувека шла героическая борьба русских читателей Гумилева с самым агрессивным в истории человечества тоталитарным режимом -за что конкретно эта борьба велась? Очевидно, что в творчестве поэта скрыто что-то настолько ценное, настолько необходимое для русского

общественного сознания нашей эпохи, что обретение этого оправдывало в глазах нескольких поколений русских людей личный смертельный риск?
Вот вопросы, которые примерно с шестидесятых годов, когда советская «гумилевиана» стала очевидным даже для скептиков фактом (и конца ей не предвиделось), превратились из риторики энтузиастов в проблему для ученых-литературоведов - сначала зарубежных, а затем, после 1986 года - и отечественных. Логика подсказывает, что, отмечая исключительное положение Гумилева в ряду русских писателей XX века, следует предположить наличие у него каких-то черт, либо отсутствующих у прочих, либо выраженных не столь ярко.
На этот счет к настоящему моменту в гумилевоведении сложилось четыре версии, которые мы условно можем обозначить как биографическую, формально-поэтическую, тематическую и идейно-содержательную.
Ответы, предлагаемые адептами каждой из них, сводятся соответственно к следующим утверждениям.
* Гумилев занимает исключительное место в русской культуре XX века, поскольку его биография резко выделяется среди прочих писательских судеб некоторыми, импонирующими современному читателю чертами.
* Гумилев занимает исключительное место в русской культуре XX века, поскольку является непревзойденным мастером стиха, выразившим в возможной полноте специфические особенности новейшего российского поэтического языка.
* Гумилев занимает исключительное место в русской культуре XX века, поскольку его тематика (прежде всего, экзотического толка) не имеет аналогов в современном русском искусстве.
* Гумилев занимает исключительное место в русской культуре XX века, поскольку его поэтическое мировоззрение содержит элементы, отсутствующие или слабо выраженные в русском искусстве нашей эпохи, но жизненно необходимые для позитивного самосознания читателя.
Сразу же следует отметить, что три первых версии всегда возникают при изначальном отрицании четвертой, собственно - как прямое следствие подобного отрицания. Некоторые из мемуаристов и исследователей, не опровергая наличие «феномена Гумилева» в русской культуре XX в., придерживаются, в то же время мнения, что поэт был, выражаясь корректно.., не совсем умным человеком. Вариант: наивным. Еще вариант: не очень образованным. Еще вариант: не интересующимся ничем, кроме формальных аспектов теории искусства. В
подтверждение приводятся очень серьезные аргументы, заключенные, как правило, в свидетельствах авторитетных современников Гумилева8. Но, с другой стороны, если эти произведения так привлекают читателей, то... за счет чего? - и далее начинаются построения
В нашей монографии «Николай Гумилев - поэт Православия» мы очень подробно рассмотрели аргументацию сторонников первых трех гипотез, призванных объяснить популярность поэта у «его читателей» (глава «Поэт в России»), и пришли к выводу, «что не особенности биографии, не поэтическое мастерство, не экзотические темы сами по себе обусловили "феномен Гумилева" в русской культуре XX века. <...> Остается предположить, что Гумилев дорог своим читателям не как "бывалый" человек, путешественник, воин, заговорщик, не как учитель стихосложения и даже - не как даже занимательный рассказчик "веселых сказок таинственных стран". Все это - по-своему прекрасно, интересно, ярко, неповторимо в Гумилеве, но... не это главное»9.
Данное заключение подтверждается, помимо прочего, и словами самого Гумилева, утверждавшего, что вне сферы личностного бытия человека и связанной с этой сферой духовной работы собственно поэзия не существует. «Поэзия для человека, - пишет Гумилев в статье "Читатель", - один из способов выражения своей личности и проявляется при посредстве слова, единственного орудия, удовлетворяющего ее потребностям». Если вспомнить, что в отличие от «физического», по-сю-стороннего человеческого быта личностное бытие человека всегда идеалистично («...Личность оказывается над-качественным, над-природным бытийным стержнем, вокруг которого и группируются природные качественные признаки. <...> Личность находится по ту сторону... природы»10), то оказывается, что в понимании Гумилева поэт - художник «узкого профиля», ибо «...поэзия заключает в себе далеко не все прекрасное, что доступно человеку». Художника могут вдохновить как этические так и эстетические проблемы, никак не связанные с обязательной для личностного бытия метафизической проблематикой. «Этика приспособляет человека к жизни в обществе, эстетика стремиться увеличить его способность наслаждаться». Искусство, таким образом, по мнению Гумилева, увенчивается поэзией, но не исчерпывается ею: наряду с художниками-поэтами существуют и художники-прозаики, остающиеся таковыми даже при использовании стихотворной формы: «Поэзия всегда желала
отмежеваться от прозы. <...> И повсюду проза следовала за ней, утверждая, что между ними, собственно, нет разницы, подобно бедняку, преследующему своей

сущности, - а потому и учитель жизни, свидетельство свое закрепивший мученической кончиной. Сам Гумилев сознавал религиозно-этический пафос своего творчества. Он говорил, обращаясь к читателям:
А когда придет их последний час,
Ровный красный туман застелет взоры,
Я научу их сразу припомнить Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю И, представ перед ликом Бога,
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда»39.

Природа трудностей, возникающих у читателя при восприятии гумилевских произведений, станет понятнее, если мы вспомним о том, что и сама личность поэта вызывала у окружающих весьма своеобразные эмоции.
Гумилев, в отличие от большинства русских литераторов той поры, почти не уделял внимания т. н. «жизнестроительству», т. е. сознательной организации жизни таким образом, что «стильность» ее, адекватная «стильности» эпохи, становилась очевидной для окружающих. Он не носил желтой кофты, как Маяковский, или народнической черной блузы купно со смазными сапожками, как Горький и Андреев, не рисовал на лбу силуэты самолетов, как Каменский. Верхом оригинальности в его внешнем облике, насколько можно судить по воспоминаниям современников, являлись цилиндр и сюртук (или фрак) - в дореволюционные годы, и «лапландская доха» - в годы послереволюционные. Первые, впрочем, поминаются обычно как доказательства «антидемократизма» Гумилева, ибо Николай Степанович являлся в светском парадном облачении, по общему мнению, чаще, чем следует. Вторая же являлась приметой оригинальности не столько Гумилева, сколько эпохи «военного коммунизма», ибо была получена Николаем Степановичем в вещевом распределителе по возвращении на родину ранней весной из чужих краев и довольно хорошо