Русская медиевистика в эмиграции, Л. П. Карсавин, П. М. Бицилли, Н. П. Оттокар

• Автор: Морозов, Андрей Анатольевич
• Шифр специальности: 07.00.09
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2001
• Место защиты: Омск
• Количество страниц: 199 с.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение
Глава I. Поиск новых методологических подходов: на путях к
эмиграции
§1. Общеисторическая концепция Л.П. Карсавина
§2. Исторический синтез П.М. Бицилли
Глава II. Историки западноевропейского средневековья в
исторической науке русской эмиграции
Глава III. П.М. Бицилли как историк культуры Средневековья и
Возрождения
§ 1. Проблемы средневековой культуры
в работах П.М. Бицилли
§2. Концепция П.М. Бицилли в историографии культуры
Возрождения
Глава IV. Н.П. Оттокар - историк-медиевист
§1. Теоретико-методологические представления
Н.П. Оттокара
§2. Средневековый город в освещении Н.П. Оттокара
Заключение
Примечания
Библиографический список использованных источников и
литературы
Список сокращений
ВВЕДЕНИЕ
Каждый ученый-историк оказывается перед непростой задачей соединения реальной, текучей жизни и способов адекватного ее восприятия. Перманентная актуальность проблем сущности и способов развития исторического познания определяет многоуровневую его структуру. Не меньшее значение, чем частные, конкретные исследования, приобретает выработка концепции, историческая теория и методология истории.
На рубеже XIX - XX веков можно говорить о почти оптимальном соотношении элементов системы исторического познания. «Одной из сильнейших сторон дореволюционной отечественной исторической науки, - указывает Л.Н. Хмылев, - была широко разработанная теоретико-методологическая база исторического исследования. Тогда практически не было ни одного крупного историка, в той или иной степени не занимавшегося проблемами методологии»1.
Русская дореволюционная историография в целом и медиевистика в частности всегда привлекали и привлекают пристальное внимание исследователей2. Для них был характерен высокий профессионализм научных подходов и решений, блестящее владение методами исторического исследования.
Но если рубеж Х1Х-ХХ веков ознаменовался относительно стабильным развитием русской историографии, то начиная с 1905 г., историографы говорят о серьезном кризисе в исторической науке. По удачному определению С.П. Рамазанова, кризис в исторической науке - это «процесс коренной ломки принятых в ней ранее установок о цели, форме и способе исторического исследования, выражающийся в смене ведущих позиций теоретико-методологических течений в

исторической мысли и усилении борьбы идей в сфере методологии истории»3. Относительно русской исторической науки указанного периода можно говорить о серьезной реакции на методологию позитивизма, переставшую в полной мере удовлетворять потребности развития науки. Кризис инспирировал активные методологические поиски, имевшие самый широкий спектр.
Говоря о кризисе, мы должны учитывать его природу и содержание. По словам Л.Н. Хмылева, этот кризис «носил не негативный, а позитивный характер, означая значительный шаг в поступательном развитии науки»4. Именно к этому времени он относит становление методологии истории как специальной дисциплины.
На уровне историописания кризис актуализировался в противоречии между позитивистской, во многом социологизированной историей и «реальной» описывающей историей. Суть его выражалась в том, что позитивистские схемы очень продуктивно работали, но одновременно приводили к схематизации исторического прошлого, когда реальная историческая канва исчезает из поля зрения историков, которых в данном случае больше интересуют законы и закономерности.
Вместе с тем, единое пространство существования российской науки, по сути, было разрушено после 1917 года. Множество историков оказалось в эмиграции, и их научное наследие долгие годы не было интегрировано в отечественную науку. Однако, обладая огромным творческим потенциалом и высоким профессионализмом, полученными от русской историографии начала XX века, в послереволюционный период и в эмиграции русские историки сумели вписать новые яркие страницы в развитие русской исторической науки. В частности, необходимо указать на оригинальное развитие

подобие Пресвятой Троицы»35. Но что такое всеединая личность? По определению Карсавина личность есть «конкретно-духовная, телеснодуховная определенная сущность, единственная в своем роде, незаменимая и многосторонняя»36. Единство личности есть ее духовность, а множественность - ее телесная природа. Так как всеединство есть единство множественности, то всеединая личность является всецело духовной и всецело телесной. Атрибутом такой личности является гармония или симфония. Совершенной симфонической личностью является Бог.
Таково в целом учение Карсавина об Абсолюте. Эта метафизика Абсолюта и является, как мы видели, основой его философии истории, как в части собственно философии, так и в части теории исторического знания. По воспоминаниям A.A. Ванеева, Карсавин, излагая свою систему всеединства, постоянно дает ее историческое преломление. Причем, история выступает не как иллюстрирующий материал к теории Абсолюта, но как ее органическая и необходимая часть.
Концепция Карсавина не осталась без внимания в среде русской эмиграции. Вышло несколько рецензий37. Авторы сходились во мнении о статическом характере его концепции и о недооценки им динамического момента в истории. Замечание это не вполне справедливо. Ученый, чувствуя свое тяготение к исторической статике, постоянно заостряет внимание на динамических моментах в своих построениях.
Наиболее внимательно к труду Карсавина отнесся П.М. Бицилли. Он всегда следил за его творчеством, и признает, что Карсавин оказал на него определенное влияние. Но понятие Всеединства как высший научный принцип он принять не мог. Он вообще отказывал в праве на существование какой-либо философии истории. Для него осмысливающий момент исторического знания вполне заключен в