Язык и знак в прагматизме

• Автор: Кирющенко, Виталий Владимирович
• Шифр специальности: 09.00.13
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2002
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 164 с.

Содержание
Введение

0.1. Семиотика и философия языка

0.2 Цели, задачи, методология и источники исследования

ГЛАВА 1. НАМ АЛЛ ПРАГМАТИЗМА

1.1 Четыре неспособности

1.2 Что такое знак

1.2.1 Семиотика и семиология 2.

1.2.2 Семиотика и глосссматика

1.2.3 Знак как форма и условие языка.

К семиотической интерпретации проблемы воображения

1.2.4 Форма и история
1.2.5 Прагматизм и феноменология
ГЛАВА 2. О ПОВОМ СПИСКЕ КАТЕГОРИЙ
2.1 Категории
2.1.1 Некоторые факты предыстории
2.1.2 Общий предварительный отчет
2.1.3 Классификация знаков
2.2 Качество
2.2.1 Повторять
2.2.2 Повторение и непрерывность
2.2.3 Метафора

2.3 Отношение
2.3.1 Указывать. Пространственно-временной' смысл существования
2.3.2 Существование в языке
2.3.3 Язык, интерпретация и конвенция
2.3.4 Понятие языка и теория интенциональности Д. Серля
2.3.5 Указатсльность и проблема автора
2.4 Репрезентация
2.4.1 Интерпретировать
2.4.2 Бремя интерпретации
2.4.3 Познание и реальность
2.4.4 Человек-знак
ГЛЛВЛ 3. ПРЛГМАТИЦИЗМ
3.1 Максима прагматизма
3.1.1 Понятие практических следствий
3.1.2 К проблеме соотношения этики и логики в прагматизме
3.1.3 К проблеме прагматической эстетики художественного текста
3.2 Прагматизм и пост-аналитика
3.3 Язык и знак
(Заключение
Библиография

Введение
0.1 Семиотика и философия языка
Говорят, что «семиотика есть наука о знаках и, следовательно, о языке». Говоря это, однако, всего дишь хотят отделаться от вопроса, поскольку тем самым в уравнение с двумя неизвестными добавляют еще и третье. Подобного рода эзотерическая алгебра используется, как правило, дишь для того, чтобы скрыть неспособность сколько-нибудь точно определить предмет за миной «ученого незнания» или выдать ее за очередное свидетельство в пользу объективной невозможности дать исчерпывающее решение. — Говоря о семиотике как о «науке о языке», мы просто делаем указательный жест, т. е. не говорим ровным счетом ничего, опуская еще одну пустую меру в хранилище нечто, относительно чего существует невесомое и молчаливое согласие всех, которое, еще со времен Витгенштейна, привыкли называть «очевидностью».
Однако, ограничиваясь в определении простым указанием, мы отказываем очевидности в глубине. И даже если, устав, наконец, скользить по поверхности, мы решаемся создать иерархию и говорим теперь уже о мысли в языке, это неизбежно наталкивает нас на тот факт, что «вложив» в язык — в то, что мы здесь и сейчас согласились называть языком — некоторую предметность, мы получаем всегда уже готовую картину, всегда уже размеченное поле знания. Более того, оказывается, что эта размеченность определяет саму нашу способность мыслить и наблюдать, и всякое сомнение, всякая попытка ее редукции или вопроса, выносящего ее «за скобки», оборачивается —- не иначе как по ошибке — ничем иным, как новым «поворотом к языку».
На протяжении всего XX века философия обнаруживала неослабевающий интерес к вопросу о языке. Обращаясь к проблеме языка, Витгенштейн отводит философии роль универсального «терапевта», герменевтика настоятельно предписывает не забывать о некоей «сути дела», а теория коммуникации требует учитывать намерения собеседника. Но правила пользования естественным языком могут получить достойное объяснение лишь в результате успешного полевого исследования, универсум человеческих намерений оказывается несоизмеримо богаче любой возможной классификации, соответствие сообщения некоторому положению дел вообще вряд ли возможно удостоверить, а согласие

антов которого является миф об Эдипе. Эти типы обозначаются им по именам узловых персонажей как «Андрей Критский», «Юда», «Григорий» и «Альбан».
Пропп выделяет также семь главных мотивов: «пророчество», «брак родителей», «удаление младенца», «воспитание», «уход», «сфинкс», «отцеубийство и брак». Обращаясь к «Эдипу» Софокла, Он начинает разбор с мотива пророчества, узнав содержание которого, Лаий, стремясь избавиться от своего будущего убийцы, приказывает отправить его в пустыню. Пропп также отмечает, что, хотя мотив пророчества присутствует и не во всех четырех типах сюжета, в большинстве из тех сюжетов, в которых данный мотив отсутствует, так или иначе имеется некоторая замена, выполняющая ту же функцию.
Важным во многих отношениях моментом оказывается тот факт, что содержание пророчества отчетливо делится на две части. Первая часть предсказания — будущее убийство Лаия Эдипом — становится известной Лаию в пересказе его жены и матери Эдипа задолго до того, как становится известной вторая часть, а именно, женитьба Эдипа на Иокасте. Вторая особенность пророчества состоит в том, что во всех сюжетах, где оно в той иди иной форме присутствует, предсказанные в нем события неизменно сбываются. Бодее того, будучи всегда помещено в начало рассказа, тем не менее, оно очевидно является не завязкой его, а производным от его конца, — в пользу чего, среди прочих, говорит тот факт, что из его содержания исключен ряд значимых событий (например, воцарение Эдипа). Тем не менее, оказывается, что если пророчество именно в этом виде исключить из рассказа, его сюжет буквально «развалится», — практически все значимые события станут непонятными, а поведение героев — никак по видимости не мотивированным. Отсюда возникает необходимость выяснить, почему этот мотив, наряду с особо выделяемыми Проппом шестью другими, занимает именно то место, которое он занимает.
Эдип воцаряется на чужом престоле, не зная о том, что это престол отца, — и благодаря женитьбе на вдове, не зная, что это его собственная мать. Б то же время, в самом пророчестве действительно ровным счетом ничего не говорится о том, что Эдип должен получить царский престол. Сопоставляя эти факты, Пропп приходит к необходимости предположить, что первичным элементом в данном случае является не