Теоретические основы жанра в русской автобиографической прозе

• Автор: Кудряшова, Александра Артуровна
• Шифр специальности: 10.01.08
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 2013
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 405 с.

ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ЖАНРА В РУССКОЙ АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЙ ПРОЗЕ
Введение
Глава I. Первичное событие в теории жанра русской автобиографической прозы
§ I.I. Мотив открытия мира автобиографическим героем и эпоха
младенчества в художественной автобиографии
§ I.II. Стилеобразующие доминанты воспоминания о детстве
§ I.III. Детская точка зрения повествователя в автобиографической прозе

§ I.IV. Пространство Дома
Глава II. Документальное и художественное начала в формировании личности художника в русской автобиографической прозе
§ II.I. Жизненные реалии и художественное решение
«мысли семейной»
§ П.П. Структура «педагогического опыта» в русской автобиографической прозе
Глава III. Завершающее событие в теории жанра русской
автобиографической прозы
§ III.I. Мотив пути в становлении автобиографического героя
§ III.II. Мотив смерти как кумулятивный пункт в решении финалов:
стиль и пафос
Заключение
Библиография

Введение
В теории литературы и шире — историко-культурной памяти человечества — желание запечатлеть и выразить собственный жизненный опыт определяет древность жанра автобиографической прозы. Возникновение жанра, его развитие и формирование мы трактуем, опираясь на истину, что «становление жанра и есть история жанра» [220]. Определенное историческое время выражало свои стилевые доминанты, под влиянием которых и оформлялись жанровые черты автобиографической прозы.
Истоком жанра принято считать древнегреческую и римскую традиции, наиболее полно получившие отражение в трудах М.М. Бахтина [79]. Стилевой доминантой энкомиона стало раскрытие идеального образа человека определенного положения — полководца, царя, политического деятеля. Именно таким идеальным началом определялась дидактическая составляющая древнегреческих биографий и автобиографий, которая приобретала специфику нормативно-педагогического характера. Традиция римской империи, наоборот, акцентировала семейно-родовое начало в описании жизни деятеля. Ключевой особенностью перехода от одной эпохи к другой в самосознании личности заключалась в трансформации пространства и времени: от публичности «агоры» к камерности «семьи», от времени «здесь и сейчас» к континуальности памяти, хранимой «из рода в род».
Жанровой принадлежностью европейской культуры Средних веков становится исповедальность стиля. «Исповедь» Блаженного Августина написана ок. 397 - 398 гг. «Литературный этикет» древнерусской культуры фокусировал в каноне исповедальное ключевое внимание автора на покаянных мотивах, а не на собственной биографии. Этим и объясняется, по мнению Д. Лихачева, скупость личностного начала: «Человек остается «закрытым», а личность остается в тени, проявляясь в тексте через «отдельные индивидуальные детали, которые редки, как жест Февронии»
[152, 106]. Автобиографизм в древнерусской литературе рассматривается как один из элементов реалистичности, черты которого «появлялись в литературе и вновь исчезали, не оставляя своей стилистической системы, не формируясь в какой-нибудь особый художественный метод [152, 173]. Жанровые черты проявлялись в практически-прикладном характере записок, духовных памяток, завещаний-уставов игуменов, воспоминаний учеников о своем учителе, а также эпистолярном жанре.
Данный период обозначил широкую и узкую трактовки в теории жанра. Некоторые исследователи древнерусской литературы считают «Поучение Владимира Мономаха» истоком русской традиции автобиографического жанра. Другая точка зрения исследователей определяет более целостный подход к автобиографическому жанру. Предтечей шедевра «Пустозерской прозы» Аввакума и Епифания (XVII в.) считают повесть Мартирия Зеленецкого, на основании которой в дальнейшем пишется его житие (XV—XVI в.)1 и «Житие Елеазара Анзерского, написанное им самим» (ок. 30-х гг.ХУП в). Вершина древнерусского автобиографизма — «Пустозерская проза» — признается не столько традиционным жанром древнерусской письменности, «сколько предвещает появление более развитых форм новой русской литературы» [101].
В рамках исторического обзора упомянем также о двустороннем подходе к жанровой проблеме древнерусского автобиографизма, который предполагает классификацию с точки зрения функциональной принадлежности текста (документальное свидетельство) и литературных особенностей (авторский стиль и пафос) [143, 165].
Автобиографическое повествованиев XVIII веке наиболее ярко представлено в форме записок: «Записки Андрея Тимофеевича Болотова» (1789-1816), «Записки» княгини Е.Р. Дашковой (1805), «Своеручные
1 Впервые на эту повесть обращает внимание Ф.И. Буслаев. См. об этом: Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. СПб. 1861. Т. 2. С. 391-394.

детского впечатления в первичном и завершающем событиях. Феноменальность начала детства, формирование самосознания героя определяется историческими событиями. Такой подход, на наш взгляд, обусловлен не только биографическими фактами9, которые получают яркое воплощение в первичном событии.
Мотив одиночества как ключевое переживание младенчества сближает автобиографические методы А.И. Герцена и И.А. Бунина (при всей разнице художественного воплощения).
Мотив одиночества становится презентацией лирического героя в «Жизни Арсеньева», который драматизирует образ контрастным столкновением внутренней и внешней реальности: «собаки, лошади, овцы, коровы, работники, были кучер, староста, стряпухи, скотницы, няньки, мать и отец, гимназисты братья, сестра Оля <...> Почему же остались в моей памяти только минуты полного одиночества?» [3,9]. Эпическая широта перечисления создает ощущение богатства и насыщенности внешнего событийного ряда, однако семантика парадоксально изменяется временной коннотацией переживания чувства. «Минуты полного одиночества», оставшиеся в памяти художника, приобретают семантику ахронности — их вневременности и ценности. Важнейшим стилевым нюансом мотива одиночества становится парадокс переживания героем родственных отношений в красоте и бесконечности Природы: герой «совсем, совсем один в мире» смотрит в «бездонное синее небо, как в чьи-то дивные и родные глаза» [3, 9]. Традиционное представление о глазах как отражении души расширяется в трактовке Бунина до пределов целого мира и получает семантику мировой души, закольцовывая мотив одиночества.
9 Герцен родился в семье богатого помещика Ивана Алексеевича Яковлева (1767-1846), происходившего от Андрея Кобылы (как и Романовы). Мать — 16-летняя немка Генриетта-Вильгельмина-Луиза Гааг, дочь мелкого чиновника, делопроизводителя в казённой палате в Штутгарте. Брак родителей не был оформлен, и Герцен носил фамилию, придуманную отцом: Герцен — «сын сердца» (от нем. Herz). Подробнее об этом см. Ирена Желвакова. Герцен. ЖЗЛ. М.: Молодая Гвардия, 2010.