"Смеховое слово" в художественной прозе У. Фолкнера второй половины 1920-х - начала 1930-х годов : На материале произведений "Йокнапатофского цикла"

• Автор: Асанина, Марина Юрьевна
• Шифр специальности: 10.01.03
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Саранск
• Количество страниц: 214 с.

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
Глава первая. «Смеховое слово» и смех как категории научной концепции М.М.Бахтина, объект литературоведческого исследования и явление литературного сознания XX столетия

1.Проблемы смеха и «смехового слова» в научном наследии М.М.Бахтина..

2.Смех и «смеховое слово» как объект изучения современного ^ отечественного литературоведения
3. «Смеховое слово» в американском литературном сознании второй половины XIX - первой трети XX в
Глава вторая. Художественное своеобразие «смехового слова» в прозе У.Фолкнера конца 1920-х —начала 1930-х гг

1. Комическая ситуация как источник «смехового слова» в «Сарторисе»

2. Смех и немота: комическое и трагическое в словесном пространстве романов «Шум и ярость» и «Когда я умирала»

3. Художественное своеобразие «смехового слова» в «Святилище»

4. Особенности «комического дискурса» в ранних рассказах У. Фолкнера

Заключение
Библиографический список

ВВЕДЕНИЕ
Уильям Фолкнер (William Faulkner, 1897 - 1962) - лауреат Нобелевской премии по литературе, обладатель подавляющего большинства американских национальных литературных премий, автор множества романов и сборников рассказов, переведенных практически на все языки мира, по праву считается одним из самых выдающихся представителей литературы СШЛ XX столетия. Его творчество оказало заметное воздействие не только на американскую литературу прошлого века, но и определило во многом те пути, по которым идет развитие западной словесности последних десятилетий. Художественные открытия писателя отчетливо определили “полифонический” (М.М.Бахтин) характер современной литературы, и без учета “фолкнеровского фактора” говорить об основных путях развития современной литературы и современного литературного сознания просто невозможно. Как заметил Р.П.Уоррен, блестящий американский прозаик, проницательный критик и литературовед, очень многим в своем творчестве обязанный писателю, книги Фолкнера “по своей силе, философской глубине, оригинальности стиля, образности, юмору и трагическому звучанию не знают себе равных в Америке наших дней” [Уоррен, 1988, с. 141 ].
Активно участвуя в создании нового литературного канона, в значительной степени формируя литературное сознание США 1940-60-х гг., оказывая влияние на многие поколения писателей, прежде всего на представителей “южной школы” (от Ю.Уэлти до У.Стайрона), писатель своим творчеством создает одну из важнейших страниц истории американской литературы, без детального изучения и правильного понимания которой не может быть построена объективная картина развития литературы и культуры США в XX столетии. Подробно описывающий жизнь американского Юга от его полумифических истоков до середины XX в., создающий поразительные по своей художественной силе и достоверности портреты персонажей, заставляющий читателя верить в самые невероятные сюжеты и происшествия, переживать,
смеяться и ненавидеть вместе с героями, писатель на протяжении трех с лишним десятилетий осуществляет грандиозный эксперимент по созданию уникального литературно-художественного пространства, которое получило у него наименование округа Йокнапатофа, последовав, как известно, совету Ш.Андерсона: “Вы простой парень, Фолкнер, все, что Вы знаете - это небольшой клочок земли где-то там у вас на Юге. Но этого достаточно” [Цит. по: Фолкнер, 1985, с.11].
Комментируя этот хорошо известный эпизод из биографии Фолкнера,
А.Н.Николкжин справедливо отмечает: “Фолкнер понимал, что
андерсеновскому “миру” недоставало пестроты лиц, что границы этого “мира” очерчены слишком близко к личности его создателя, и поэтому Фолкнер пытался любыми средствами раздвинуть границы своего “мира”, исследовать свой крохотный, “величиной с почтовую марку”, клочок родной земли не только в пространственном, но и во временном измерении. Фолкнер остро ощущает сравнительную краткость американской литературной традиции, краткость самой американской истории, и потому так упорно стремится внутри этих сравнительно узких исторических рамок поставить каждый факт в историческую перспективу, развернуть каждый эпизод в прошлое и будущее. Невозможно просто рассказывать историю про одного американца: ведь даже вся правда о нем не будет полной правдой, если не попытаться выразить в каждом мгновении его жизни все его прошлое, а возможно и будущее” [Николюкин, 1984, с.11].
Подобная способность Фолкнера на частном, казалось бы, материале истории и современности американского Юга поднять вопросы общечеловеческого звучания - не случайно, одно из самых известных его публицистических выступлений носило заголовок “О частной жизни (Американская мечта: что с ней произошло?) [Фолкнер, 1985, с.84 - 95], - затронуть проблемы, актуальные для всего мира, оставаясь при этом в границах созданного им пространства, издавна привлекали внимание литературоведов и литературных критиков. Общепризнанный вклад Фолкнера в мировую литературу делает

му романа Рабле, занимает принципиально важное место в общей концепции смеховой (карнавальной) культуры, предложенной ученым. При этом ученый подчеркивает «особую организацию площадного слова» [Бахтин, 1990, с. 177. - выделено Бахтиным. - М.А.], все проявления которого, к примеру, восхваления, прославления, зазывания, «насыщены народнопраздничным смехом. Они играют со всем тем, что рекламируется ими, они вовлекают в эту вольную игру и все «священное», и «высокое», что только подвернется к слову» [Бахтин, 1990, с. 169. - выделено Бахтиным. - М.А.].
Показательно, что, отслеживая судьбу ситуативных проявлений «смехо-вого слова» (в частности, так называемых «криков Парижа») в «раблезианских аллюзиях» мировой литературы, ученый без труда обнаруживает их в творчестве В.Гюго и Э.Золя, т.е. осознанно проецирует опыт предшествующих литературных эпох на более близкий к современности материал. Сходная роль отводится исследователем «ругательствам, проклятиям, божбе и клятве», которые также представляют собой «неофициальные элементы речи» [Бахтин, 1990, с.206] и оказывают «могущественное влияние на весь контекст, на всю речь: они переводят ее в другой план, ставят ее всю по ту сторону всякой речевой условности. Поэтому такая речь, освободившаяся от власти норм, иерархии и запретов общего языка, превращается как бы в особый язык, в своего рода арго по отношению к официальному языку. Тем самым такая речь создает и особый коллектив — коллектив посвященных в фамильярное общение, коллектив откровенных и вольных в речевом отношении. Таким коллективом и была, в сущности, толпа на площади, в особенности праздничная, ярмарочная, карнавальная толпа» [Бахтин, 1990, с.207. - выделено нами. М.А.].
Подробное исследование «смехового слова» Рабле приобретает у Бахтина отчетливо методологический характер, поскольку проецируется на созвучные Рабле, но исторически достаточно удаленные от него по времени художественные произведения. Прежде всего это раздел диссертационного исследования Бахтина, посвященный «смеховому слову» у Гоголя. Он не