Художественное своеобразие рассказов У. Фолкнера : Формирование новеллистического цикла в прозе 1930-х годов

• Автор: Муратханова, Ольга Вячеславовна
• Шифр специальности: 10.01.03
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2005
• Место защиты: Саранск
• Количество страниц: 187 с.

1. Специфика сюжетно-тематического построения сборника «Эти тринадцать»

2. Своеобразие организации новеллистического пространства книги «Доктор Мартино и другие рассказы»
3. Особенности «сквозного сюжета» и единого хронотопа как связующего начала «Непобежденных» в контексте «малой прозы» 95 Фолкнера второй половины 1930-х- начала 1940-х гг.

4 Заключение

Список использованных источников и научной литературы

Приложение
Приложение

Имя лауреата Нобелевской премии по литературе, выдающегося американского писателя Уильяма Фолкнера (William Faulkner, 1897 - 1962) по праву занимает одно из первых мест в истории литературы США XX века. Автор романов, повестей и рассказов, создатель не имеющего аналогов в американской прозе прошлого столетия «Йокнапатофского цикла», У.Фолкнер внес серьезный вклад в формирование современного англоязычного литературного сознания, а сделанные писателем художественные открытия в заметной степени определили характер развития американской литературы 1950 - 90-х гг.
Размышляя о новаторском характере прозы У.Фолкнера, о значении творчества писателя для мировой литературы, известная отечественная исследовательница наследия писателя Ю.В. Пал невская справедливо отмечает: «Фолкнер пытался любыми средствами раздвинуть границы своего «мира», исследовать свой крохотный, «величиной с почтовую марку», клочок родной земли не только в пространственном, но и во временном измерении. Фолкнер остро ощущает сравнительную краткость американской литературной традиции, краткость самой американской истории и потому так упорно стремится внутри этих сравнительно узких исторических рамок поставить каждый факт в историческую перспективу, развернуть каждый эпизод в прошлое и будущее» [152].
Заметную страницу в прозе У.Фолкнера представляют его рассказы. Продолжая традиции американской новеллистики, развивавшиеся в творчестве В.Ирвинга, Э.А.По, Н.Готорна в XIX в., М.Твена и С.Крейна на рубеже столетий, Ш.Андерсона в XX в. [104; 84; 279; 273 и др.], писатель в то же время вырабатывает собственный стиль новеллистического повествования, «неповторимую манеру, заметно отличающую его (Фолкнера - О.М.), - как указывает авторитетный норвежский исследователь малой
прозы Фолкнера Х.Скей, - от подавляющего большинства современников и последователей» [372].
Нельзя не отметить и тот факт, что новеллистика Фолкнера пользовалась у читателя не меньшей популярностью, чем его романы, и его рассказы ставились значительной частью критиков в один ряд с его самыми знаменитыми произведениями «большой» формы [39; 253; 365]. Не случайно, когда известный английский литературовед и критик У.Аллен в известной книге «Традиция и мечта», опубликованной в середине 1960-х, определял место Фолкнера в американской литературе, он в равной степени высоко оценивал и его романы, и его рассказы, полагая, что гений писателя проявляется и в том, и в другом жанре, несмотря на всю усложненность выработанного им стиля:
«На протяжении последних тридцати лет понятие «южной традиции» в американской литературе связывалось в первую очередь с именем Уильяма Фолкнера, в романах и коротких рассказах которого наиболее органично сочетается ощущение прошлого и проблемы современности. Уязвимые места Фолкнера-прозаика очевидны, и писателя меньшего таланта они могли бы окончательно погубить во мнении критики. Мало кто так безжалостно по отношению к своему читателю, как Фолкнер. Его слог порой бывает не только туманным, но и невразумительным. Нередко его фразы простираются на четыре страницы, а внутри них скобки громоздятся на скобки. Слова сливаются в реку, вышедшую из берегов, и на ее поверхности, как это всегда бывает при наводнении, несется немало всякого хлама. И все-таки гений Фолкнера несоизмерим со всеми этими оговорками и частностями» [30, с. 292. - выделено нами. - О.М.].
Примечательно, что писатель, подробно анализировавший собственное творчество в многочисленных выступлениях, письмах и статьях, отличавшийся объективностью и требовательностью по отношению к нему, выстроил достаточно прозрачную иерархию важнейших для него жанров
чтобы вознести ее на вовсе уж недоступные вершины. Как, например, тогда, когда она покупала крысиный яд, мышьяк»8 [8, Т.З, с. 128].
Город боится подумать, зачем в действительности героине нужен яд -вначале единодушно предполагается, что она должна отравиться, спасая себя от позора после бегства неверного возлюбленного, потом этот вопрос снимается сам собой. Читатель догадывается, что история с запахом имеет отношение к исчезновению Гомера Бэррона, но никто не может сказать наверняка, пока после смерти героини не открывается дверь в комнату, «куда сорок лет никто не заглядывал, и ключ неизвестно где» [8, Т.З, с. 132]. В этот момент наступает развязка загадочной истории с любовником мисс Эмили, останки которого обнаруживаются на кровати.
Фолкнер, внимательно следящий за судьбой героини, дает в тексте ряд последовательных намеков на то, как меняется внешность героини после свершившегося убийства. Если после болезни, вызванной смертью отца, «она была острижена как девочка, и чем-то немного напоминала ангелов на церковных витражах, каким-то умиротворенным трагизмом, что ли» [8, Т.З, с. 127], то через полгода после того, как пропал Бэррон, облик Эмили меняется кардинально: «<...> она растолстела и начала седеть. Потом с каждым годом седины у нее в волосах все прибавлялось, покуда они не сделались ровного серо-стального цвета и такими уже остались. До самой смерти в семьдесят четыре года волосы у нее, как у пожилого дельца, отливали энергичным металлическим блеском» [8, Т.З, с. 130]9. Внимание, которое уделено здесь
8 “She carried her head high enough-even when we believed that she was fallen. It was as if she demanded more than ever the recognition of her dignity as the last Grierson; as if it had wanted that touch of earthiness to reaffirm her imperviousness. Like when she bought the rat poison, the arsenic” [23, c. 94].
9 “<...> she had grown fat and her hair was turning gray. During the next few years it grew grayer and grayer until it attained an even pepper-and-salt iron-gray, when it ceased turning. Up to the day of her death at seventy-four it was still that vigorous iron-gray, like the hair of an active man” [23, c. 97].