Пространственно-временные отношения и внутренний мир героя в романах У. Фолкнера 1920-1930-х годов

• Автор: Мороз, Нина Анатольевна
• Шифр специальности: 10.01.03
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Москва
• Количество страниц: 182 с.

Глава первая. «Шум и ярость»: враждебная вселенная

I. Монолог Бенджи

1.1. «Время Кэдди»

1.2. Вселенная Бенджи

1.3. Кэдди: утрата

II. Монолог Квентина

III. «Игры со временем»

П.2. «Теневое пространство»

III. Монолог Джейсона

IV. Четвертая часть: «наиглубиннейшая суть»

Глава вторая. «Когда я умирала»: утраченное и сохраненное равновесие

I. Адди - точка отсчета
И. Кора и Уитфилд: торжество Слова
III. Старшие Бандрены: устойчивое равновесие
III. 1. Анс
Ш.2. Кеш
IV. Нарушенное равновесие
IV. 1. Джул
IV.2. Вардаман
IV. 3. Дьюи Дэлл
V. Дарл: одержимость другими
VI. «Свидетели»
Глава третья. «Свет в августе»: бегство из замкнутого мира
I. Лина Гроув. «Открытый» мир дороги
II. «Замкнутый» мир
II. 1. «Непогрешимые»
П.2. «Падение дома Берденов»
III. «Бегство»
III.1. Байрон Банч. «Грехопадение»
Ш.2. Джо Кристмас: между двух миров
Ш.З. Гейл Хайтауэр. «Воскресение»
Заключение
Библиография

Романы Уильяма Фолкнера (William С. Faulkner, 1897-1962), написанные в конце 1920-х - 1930-е годы, уже в течение нескольких десятилетий остаются в центре внимания американского и европейского литературоведения. Изучение времени и пространства - устойчивая тема фолкнероведения, тем более что именно разработке образа времени в самых разных его аспектах (идейном, композиционном, синтаксическом) этот американский писатель не в последнюю очередь обязан своей славой классика литературы XX века. В нашей диссертации предпринята попытка по-новому осознать связь хронотопа и образа героя (другой важнейшей составляющей художественного мира Фолкнера).
Предмет исследования - романы «Шум и ярость» (The Sound and the Fury, 1929, пер. 1973), «Когда я умирала» (As I Lay Dying, 1930, пер. 1990) и «Свет в августе» (Light in August, 1932, пер. 1974). Все они были созданы в конце 1920-х -начале 1930-х годов, период, который по праву считается самым ярким в творчестве У.Фолкнера. Однако названные произведения принадлежат к различным творческим циклам - как в плане поэтики, так и по своему идейнотематическому содержанию. Произведения первого цикла (к которым относятся романы «Шум и ярость», «Когда я умирала», «Авессалом, Авессалом!», новелла «Медведь») - «весьма сложные по технике повествования романы», посвященные «загадке истории и - шире - времени... Пытаясь если не разгадать ее, то хотя бы составить примерное представление о тех запутанных законах крови, почвы, бессознательной памяти, которые в силу некоего рокового предопределения продолжают влиять на настоящее, фолкнеровские южане первой трети XX века не только не освобождаются от наваждения прошлого, но чаще всего оказываются его жертвами»1. Во второй группе (куда входит «Свет в августе») «проблема южного “преступления и наказания” предстает преимущественно в расовом и натурфилософском аспекте»2, а поэтика уже не так сложна. Отметим различия в повествовательной технике выбранных для анализа произведений: «Шум и ярость» - три «монолога» героев, выполненные в технике «потока сознания», и заключительная «безличная», «авторская» часть; «Когда я умирала» - пятьдесят
1 Толмачев В.М. «Великий американский роман» и творчество У.Фолкнера // Зарубежная литература XX века / Под ред. В.М.Толмачева. - М., 2003. - С. 308.
2 Там же.

девять монологов пятнадцати персонажей - семи членов семейства Бандренов и восьми «наблюдателей»; «Свет в августе» - повествование от третьего лица с обилием прямой и несобственно-прямой речи героев. Таким образом, избрав для анализа три указанных романа, мы предполагаем исследовать пространственно-временные отношения в двух разных типах фолкнеровских текстов.
Большое значение для методологии исследования имеют работы М.М.Бахтина, Ю.М.Лотмана, представителей англо-американской «новой критики», русских формалистов, московской семиотической школы.
Понятие «хронотоп», используемое нами, понимается в духе М.М.Бахтина -как «слияние пространственных и временных примет в осмысленном и конкретном целом»3: «Время здесь сгущается, уплотняется, становится художественно-зримым; пространство же интенсифицируется, втягивается в движение времени, сюжета, истории. Приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем»4. Однако, выходя за рамки концепции М.М.Бахтина, мы подразумеваем под хронотопом не жанровую характеристику, а прежде всего индивидуально-психологическую пространственно-временную модель. Выдвигая на первый план понятие пространственно-временной модели, мы опираемся на работы Ю.М.Лотмана о специфике художественного пространства. По мнению крупнейшего российского филолога, «уже на уровне сверхтекстового, чисто идеологического моделирования язык пространственных отношений оказывается одним из основных средств осмысления действительности»; «самые общие социальные, религиозные, политические, нравственные модели мира, при помощи которых человек на разных этапах своей духовной истории осмысляет окружающую жизнь, оказываются неизменно наделенными пространственными характеристиками»5. Нужно оговориться, что в концепции Ю.М.Лотмана пространство зачастую выступает также «удобным художественным языком для моделирования темпоральных категорий»6. Важны для нас и специфические характеристики, присущие тем или иным пространственным моделям, которые описывает Ю.М.Лотман, - понятия «дорога»
3 Бахтин ММ. Формы времени и хронотопа в романе // Бахтин М.М Эпос и роман. - СПб., 2000. - С.10.
4 Там же.
5 Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Лотман Ю.М Об искусстве. - СПб., 2005. - С. 212.
6 Лотман Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. О русской литературе. -СПб., 1997.-С. 623.

По логике Квентина, если убедить отца в реальности того или иного события, то оно станет неотъемлемой частью прошлого. Так возникает идея кровосмесительной связи, в которую якобы вступили Кэдди и Квентин, - конечно же, по инициативе брата. Этот нелепый и страшный вымысел - одновременно и утверждение «первенства» Квентина в грехе и оправдание Кэдди, которая лишь последовала за братом. Назначение отца здесь двойственно: он должен принять не только роль древнего Хроноса, которому Квентин пытается принести в жертву его детей - себя и Кэдди, но и логику жертвы Христа. «...Если вам отцу скажу то оно совершится тем самым и упразднит все что у нее с другими было» (461). В случае правильного решения «задачи» время размыкается в вечность, но это уже не «дурная бесконечность», в которой человек обречен вечно изживать свой грех, а «прохладный вечный мрак» (460) или вечно горящее «чистое пламя» (416).
Однако грехи Кэдди будут «упразднены» лишь в том случае, если она и отец примут систему координат, которой оперирует Квентин. Но они отказываются сделать это. Кэдди, которая олицетворяет живое, движущееся время, понимает, что повернуть назад невозможно. И только повторяет: «Бедный Квентин» (442-443). А отец - между прочим, бывший священник - осознает временный характер творящегося в мире зла и не считает нужным вступать в тяжбу со временем. Последний разговор Квентина с отцом, который звучит в конце второй части романа, на наш взгляд, пародийно перекликается с молитвой Христа в Гефсиманском саду. Точнее, это ответ Отца, которого в Евангелиях нет. Бог-Отец безмолвно принимает жертву Сына, ради которой тот и был послан в мир: «Да минует меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф., 26:39); «И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого...» (Ин., 17:5). Компсон-отец отказывает своему сыну в самой возможности жертвы. «Сия есть жизнь вечная» (Ин., 17:3), -говорит Иисус, и Квентин в своем логическом мире стоит именно на этой позиции. «Тобою не взята в расчет конечность всего на свете» (461), - отвечает мистер Компсон. Смерть Христа дарует вечную жизнь всем верным христианам, смерть Квентина не станет искуплением греха и лишь прервет его собственное временное существование. «...Опилки текут из ничьей раны в ничьем боку за меня неумершего» (460), - вспоминает Квентин поучения отца. Это явная пародия на текст Евангелия («Но один из воинов копьем пронзил ему ребра, и тотчас истекла