Роман Ф.М. Достоевского "Идиот": Поэтика, контекст

• Автор: Ермилова, Галина Георгиевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Докторская
• Год защиты: 1999
• Место защиты: Иваново
• Количество страниц: 300 c. : ил

1. Введение
2. Глава 1. Христология Достоевского
3. Глава 2. Рыцарский сюжет в "Идиоте". Пушкинский
контекст
4. Глава 3. Христианская эзотерика. "Неисследимый" сюжет
"Идиота"
5. Глава 4. Восстановление падшего слова, или о
’’филологичности" "Идиота"
6. Глава 5. "Идиот" - в метароманном контексте
7. Заключение
8. Примечания

Г. С. Померанц в одной из своих последних работ написал: "...мы никогда не сможем сказать, что знаем Достоевского. Мы только узнаем его”1. Кажется, это единственная истина, которую разделяют все, кому дорого творчество писателя.
Углубление в Достоевского, в художественную метафизику его творчества (именно в этом позитивный итог исследовательских усилий последнего десятилетия) не только не сняло ранее возникших противоречий, но обнажило новые, тревожащие исследовательскую мысль.
В известной мере, это общий закон: время приближает и отдаляет, дает права и отбирает их. Мы ближе к Достоевскому, чем его современники, но и дальше их. Нам даны исторические преимущества ("большое видится на расстоянии"), но мы утратили чувство непосредственной сопричастности эпохе Достоевского, нужен подвиг эмоционально-интеллектуальной "настройки” на ее "голоса" и "веяния". И какие "веяния"!
Преимущества неотделимы от обязательств. Культура - традиция, поток, "завихрение" энергийных смыслов Слова. В Нем промыслительное раскрытие Божественного Откровения, Божественного Домостроительства. В Нем -высшая предзаданность, которая - через слово культуры - угадывается в ее целостности.
Слово культуры - всегда с метафизической перспективой. Достоевский это осознавал: "Вся действительность не исчерпывается насущным, ибо огромною своею частию заключается в нем в виде еще подспудного, невысказанного будущего слова. Изредка являются пророки, которые угадывают и высказывают это цельное слово” (11, 237)2.
Поставить Достоевского в традицию - значит не только "решить” его культурно-историческую участь, но и обнажить за- и над- культурное (в

культуре же реализуемое) метафизическое измерение, актуализировать не только культурный, но и метакультурньгй контекст.
Для этого нужны преимущества исторической и метафизической "дальнозоркости".
Для искусства время не поток, бесследно стирающий прошлое, а растущий организм, в котором настоящее и будущее нераздельно связаны с никогда не умирающим прошлым. Основа искусства - вера в непрерывное творческое самообновление мира.
Раскрытие текста в истории есть - с неизбежностью - его читательская история. Читатель - ее обязательное действующее лицо, вне и без которого не осуществима динамика самораскрытия текста. Читатель - активный соучастник этого процесса, не индифферентный "проводник" эстетической "информации", а деятельное лицо, при участии которого только и воплотима в полной мере драматургия авторского замысла. А. В. Михайлов пишет, "...литературное произведение значимо лишь как читаемое и осмысляемое, оно начинает существовать лишь в чреде своих осмыслений и лишь тогда оказывается по-настоящему голосом истории, притом таким, которому присуща особенная, выдающаяся роль. Роль толкователя, который ни кота не оставляет в покое, но заставляет всё снова и снова обращаться к нему и всё снова и снова толковать сказанное им"3. О природе "объективного" в сфере гуманитарного сознания В. Н. Лосский точно заметил: "...объективность вовсе не состоит в том, чтобы ставить себя вне данного объекта, а наоборот, в том, чтобы рассматривать этот объект в нем и через него. Существуют сферы, где то, что обычно называется «объективностью», есть просто безразличие и где безразличие означает непонимание"4.
В гуманитарном опыте "принципиальным оказывается не только «что» (предмет, объект) и «как» (инструмент, способ), но и кто (субъект вос-при-ятия)"5.
Определим с самого начала контуры собственной позиции.

329).
Природа мифологемы "русский Христос" метонимична, ее суть - в подмене, в замещении целого частью. Как, например, у Феофана Прокоповича, кощунственно называвшего Петра I Христом, соблазнительно игравшего при этом словом "помазанник". Подобная стилистическая двусмысленность - в художественном и религиозно-философском образе "теократического царя" ("Христа земного") у Ломоносова ("Земное божество Россия почитала"), у Гоголя в "Выбранных местах из переписки с друзьями", у Вл. Соловьева в его

рассуждениях о теократических обязанностях русского царя, у Достоевского в "Дневнике писателя". Роль Ивана-царевича, которую Петр Верховенский пророчит Ставрогину, - вариация на ту же тему.
Место "земного Христа" может занять особенно почитаемый народом святой, например, Николай Чудотворец. А. Майков в одном из писем Достоевскому, откликаясь на возмутившее его провозглашение догмата о непогрешимости папы, воинственно противопоставил "протестантскому богу" "нашего Николая Чудотворца”: "Верю все-таки, несмотря на всю тупость и глупость видимую, что Миколка свое дело знает <...> с улыбочкой смотрит на подвиги протестантского бога, являющегося во всеоружии своих игольчатых ружей, нарезанных пушек, реквизиций, контрибуций и пр., смотрит и думает: "Наше дело впереди" (Цит.: Достоевский. 29:1, 444). Ответ Достоевского - в том же духе: "Пишете Вы мне много про Николая-Чудотворца. Он нас не оставит, потому что Николай-Чудотворец есть русский дух и русское единство" (29:1, 144-145).
Еще один шаг - и прямо попадешь в царство скопческих христов и богородиц.
Соблазнительная прельстительность "русской веры" - в подлинной культурно-исторической близости "низовой" и "верхней" духовности, возросшей, однако, на ложном основании28. Ее следы - в хлыстовских радениях в Михайловском замке, в сектантских симпатиях русских революционеров.