"Вечера на хуторе близ Диканьки" Н. В. Гоголя : Особенности сюжетосложения и символика цикла

• Автор: Трофимова, Инна Владимировна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2001
• Место защиты: Санкт-Петербург
• Количество страниц: 233 с.

СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЭСТЕТИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ Н.В.ГОГОЛЯ И ЕГО ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ИСКАНИЯ НАЧАЛА 1830-Х Г’ОДОВ
ГЛАВА ВТОРАЯ. ОНТОЛОГИЯ ГОГОЛЕВСКОГО СЮЖЕТА В ПЕРВОМ ТОМЕ «ВЕЧЕРОВ НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ». СООТНОШЕНИЕ АРХАИЧЕСКОЙ И ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУРНЫХ ПАРАДИГМ
§ 1. «СОРОЧИНСКАЯ ЯРМАРКА»: ВВЕДЕНИЕ В ПОЭТИЧЕСКУЮ МЕТАФИЗИКУ ЦИКЛА
§ 2. «ВЕЧЕР НАКАНУНЕ ИВАНА КУПАЛА». ВТОРЖЕНИЕ ДЕМОНИЧЕСКОГО В ЖИЗНЬ. ОСОБЕННОСТИ ОБРАЗНОГО И СЮЖЕТНОГО РЕШЕНИЯ ТЕМЫ
§ 3. «МАЙСКАЯ НОЧЬ...»: ПРОБЛЕМА ВЗАИМОПЕРЕХОДА И ГАРМОНИЗАЦИИ СЮЖЕТНЫХ МОТИВОВ ПОВЕСТИ. ОСОБЕННОСТИ РЕШЕНИЯ МЕТАТЕМЫ ЦИКЛА 100 § 4. «ПРОПАВШАЯ ГРАМОТА»: ХРИСТИАНСКАЯ СЕМАНТИКА СЮЖЕТА. ПРОБЛЕМА ВЫРАЖЕНИЯ АВТОРСКОГО НАЧАЛА ИЗ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЭСХАТОЛОГИЗМ Н.В.ГОГОЛЯ ВО ВТОРОМ ТОМЕ «ВЕЧЕРОВ НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ»
§ 1. «НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ»: КАРНАВАЛ И МИСТЕРИЯ В СТРУКТУРЕ ТЕКСТА. МИФОЛОГИЧЕСКАЯ И ХРИСТИАНСКАЯ СЕМАНТИКА
ОБРАЗА И СЮЖЕТА
§ 2. «СТРАШНАЯ МЕСТЬ». ЭПИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ КАК СТРУКТУРНОЕ ЯДРО ГОГОЛЕВСКОГО ПОВЕСТВОВАНИЯ. СООТНОШЕНИЕ АРХАИЧЕСКОГО И ХРИСТИАНСКОГО ТИПА ГЕРОИКИ
§ 3. «ИВАН ФЕДОРОВИЧ ШПОНЬКА И ЕГО ТЕТУШКА»: СИМВОЛИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ОБРАЗА И СЮЖЕТА. ФЕНОМЕН ГОГОЛЕВСКОГО ГЕРОЯ
§ 4. «ЗАКОЛДОВАННОЕ МЕСТО»: ОСОБЕННОСТИ ТРАНСФОРМАЦИИ
СЮЖЕТНЫХ И МОТИВНЫХ КОМПЛЕКСОВ «ВЕЧЕРОВ...»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ
Подлинный литературный дебют Н.В.Гоголя - цикл повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки» - состоялся в период общей увлеченности идеей национальной самобытности, что повлекло за собой обращение как к русской, так и к малороссийской истории и культуре. «Особый интерес, - писал В.Гиппиус, - вызывала Украина - своя и не своя, соседняя, родственная и все же легко представляемая в свете полуреальной романтики, как «славянская Авзония»» (58; 26).
В исполненном стилизацией и подражанием романтическим шаблонам письме В.А.Жуковскому от 10 сентября 1831 г. Гоголь говорит о том, что «воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, страшные граниты положены в фундамент, и те же самые зодчие выведут и стены, и купол...» (174; т. 1, 151)1. Свой собственный труд - «собрание» Рудого Панька - Гоголь мыслит в числе краеугольных камней новой отечественной словесности. Вследствие чего и целый комплекс народных представлений и суеверий вошел органично в плоть его первых повестей.
Гоголь быстро уяснил потребность публики в незнакомом материале. Он просит у матери: «В следующем письме я ожидаю от вас описания полного наряда сельского дьячка, от верхнего платья до самых сапогов с поименованием, как это все называлось у самых закоренелых, самых древних, самых наименее переменившихся малороссиан; равным образом название платья, носимого нашими крестьянскими девками, до последней ленты, также нынешними замужними и мужиками. <...> Еще обстоятельное описание свадьбы, не упуская наималейших подробностей <...> Еще несколько слов о колядках, о Иване Купале, о русалках. Если есть, кроме того, какие-либо духи или домовые, то о них подробнее с их названиями и делами; множество
1 Все цитаты в тексте работы приводятся с указанием порядкового номера в списке использованной литературы и (тома) страницы.

носится между простым народом поверий, страшных сказаний, преданий, разных анекдотов, и проч. и проч. и проч.» (61; т. 10, 141). Однако не только внешняя атрибутика интересовала начинающего писателя. Его цель была значительно более серьезна.
Он мечтает «потрясти» чувства и стремления - точно так же, как был потрясен в детстве рассказами матери о благодеянии и наказании людям. В письме к ней Н.В.Гоголь дает целую программу воспитания своей сестры: «Внушите ей правила религии. Это фундамент всего <.. .> говорите, что Бог все видит, все знает, что она ни делает. Говорите ей поболее о будущей жизни, опишите всеми возможными и нравящимися для детей красками те радости и наслаждения, которые ожидают праведных, и какие ужасные, жестокие муки ждут грешных» (61; т. 10, 281). Сам тон письма - серьезный и наставительный -уже вполне созвучен характеру создаваемого Гоголем на поприще литературы.
Прижизненная критика обратила внимание на «веселую» сторону «Вечеров на хуторе близ Диканьки», создав общими усилиями миф о Гоголе -юмористе. В глаза бросилась пестрота слога, увлекательность историй; веселила смесь великорусского и малороссийского наречия. Мнение читателей были, в общем, едины. В этом смысле показателен отзыв Пушкина о «Вечерах...» как «истинно веселой книге»2.
Лишь при расширении культурного контекста, в который погружались мотивы повестей Гоголя, а также при философском осмыслении идейных доминант его творчества стали более очевидны сложность и неоднозначность поэтических решений, представленных в первом повествовательном цикле писателя. Изменившийся угол зрения позволил также всмотреться в особенности сюжетов, выбранных Гоголем, и связать их с литературной и фольклорной традицией.
Д.С.Мережковский начинает исследование о Гоголе с показательного заявления, сигнализирующего об ином понимании самой цели смеха у него:

Важнейшей особенностью символа является его соприродность той реальности, которую он знаменует. Метафизические основания символики лучше всего пояснил Р.Генон. Отстаивая приоритет «сакральной науки», традиционалистских принципов ее существования, отражающих «знание абсолютное и принципиальное» (54; 45), Р.Генон указывает, что «истины низшего порядка могут быть рассмотрены как символы истин высшего порядка и служить «опорами» для понимания самих этих высших истин» (54; 54), поэтому они служат «анагогическим» целям.
По традиционалистским представлениям, «самые высокие истины, которые невозможно было бы выразить и передать никаким другим способом, оказываются до некоторой степени доступны передаче, будучи, так сказать, облачены в символы...» (55; 36). Символика базируется на сплетении всего в сущем, общем взаимодействии и стремлении «к универсальной и полной гармонии, которая есть как бы отражение самого Единства» (55; 38). О том же по-своему писал М.Бахтин, отмечая, что «содержание подлинного символа через опосредованные смысловые сцепления соотнесено с идеей мировой целокупности, с полнотой космического и человеческого универсума» (19; 381).
Онтологическая роль символа заключается в том, что именно он способен являть мир сверхбытия на бытийном уровне. Не случайно его изначальная функция и состояла в соединении, она «не в том, чтобы изображать (что предполагает отсутствие «изображаемого»), а в том, чтобы я в лятьи приобщать явленному. Про символ можно сказать, что он не столько «похож» на символизируемую реальность, сколько причастен ей и потому может ей реально приобщать», - подчеркивает А.Шмеман и добавляет: «...в первичном понимании символа он сам есть явление и присутствие друг о г о, но именно как д р у г о г о, т. е. как реальности, которая в данных условиях и не может быть явленной, иначе как в символе» (247; 40-41). А.Ф.Лосев указывал на «вещественное, реальное тождество» в