"Homo scribens": антропологические аспекты письма в творчестве Н.В. Гоголя : От "Шинели" к "Размышлениям о Божественной Литургии"

• Автор: Барановская, Екатерина Петровна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2003
• Место защиты: Омск
• Количество страниц: 190 с.

Глава I Архетип скршпора в мнфопоэгнческой и исторической перспективе

1.1 Мифопоэтическпй мотив «начать писать» и становление архетипа пишущего человека

в эпоху Средневековья

1.2 Становление европейского Хозяйства письма и Писание как составляющая таинства Брата в древнерусской агиографической традиции

1.3 Скрнпторы в русской культуре переходного времени: архетипы «Лнфима Шешкова» и

«голого» / «служилого» человека

1.4. Три этапа освоения Петербурга Г'оголсм-скриптором

1.5 Апостасийная эволюция пишущих образов-персонажей в «Вечерах на хуторе близ Днканьки» и «Миргороде». Формирование негативной антропологии обыденного человека
Глава 2 Пишущий чиновник в литературе 30-х голов XIX века. Поэмы Пушкина как антропологическое про.хдверие эпохи Гоголя
2.1 Оппозиция чиновник/ человек и механизм третирования бедного чиновника в русской культуре и. XIX века. Анекдотический генезис «Шинели» и «Записок сумасшедшего»
2.2 Тексты-синтезы 11. Павлова и В. Одоевского: ог анекдота к психологической повести и сказке
2.3 Романтические парадигмы Письма. Гоголь и Гофман. Гоголь и барокко
2.4 «Медный всадник» Пушкина: новый художественный и антропологический кол петербургского текста
2.5 Гоголевская теория І Іпсьма в контексте учительско-ученических парадигм и философии Г. Сковороды. Пути оправдания «мурашкниой» фигуры
Глава 3 Антропологический план «Шипели» - притчи о братстве. «Записки сумасшедшего» и проблема кризиса творчества как историко-литературной доминанты XIX века
3.1 «Шинель» в контексте раннего т ворчества Гоголя. Тип Шиоиьки и тип Акакия. Семиотические сюжеты Письма (переписывание, неучастие, удержание) как сакральной службы
3.2. «Шинель» как житие и «зародыш» Книги о пасхальном человеке
1). Афанасий: «Фиванский уродливый Сфинкс мучил древних египтян. Ты мучишь меня хуже египетских гадательных оных львов-дев». Яков: «Мертв ты. Разуметь - значит сверх видимого предмета провидеть умом нечто невидимое, обетованное видимым: «Поклонитесь н увидите...»
3.3. «Записки сумасшедшего» как сюжет о починке ветхого мира
Глава 4 Антроподицея Гоголя в свете апологетических триал и литургической эстетики
4.1 Причины актуализации душевно-нравственной степени триал Орнгена в византийской традиции и в позднем творчестве Гоголя
4.2 Литургические идеалы Гоголя против «страхов и ужасов» современного человечества. Три функции поэзии
4.3 Парадигма письма Акакия. «Шинель» как М-нритча. Телеологический срок
Заключение
Приложение
Приложение
Публикации текстов
Исследования
«...Гоголь действительно был одноеторонен и (ч конечном счете) не умен (...) Он гениально и истинно сырами (...) те «первичные и всеобщие формы», какие являет русская действительность, когда у русского человека души нет (...). Он не описей и не выразил (хотя, по-видимому, «вдаш увидел») тоже сущие у нас Протозоа нашего одушевления (...) но, конечно, ото слишком мат и далее иичтолено около вечных отрицательных изваяний (...) не Го-голь один, но вея русская литература прошла мимо Сергия Радонежского...»
В. Рочанон. Мимолетное1.
Задача художественной антропологии - разносторонняя интерпретация литера* турных образов-персонажей, появившихся в результате воссоздания человека в авторском мире и в поэтике конкретных художественных текстов. На сегодняшний день выделены и описаны такие аспекты художественной антропологии как «человек мыслящий» и «человек чувствующий», «человек внешний» и «человек внутренний», «человек играющий» п «человек пишущий» (Ното эспЬспя), к которому относится бедный чиновник, вечный титулярный советник - герой Н. В. Гоголя, ставший объектом настоящего диссертационного исследования. Специфика литературного творчества как истолковывающего нс-рссотворсния человека выводит на первый план поэтику телесности, образ души, соотношение лица, лика, маски, движение от конкретного образа-персонажа к образу-архетипу - все то, что по-прежнему привлекает внимание гоголеведов. Исследователи неизменно подчеркивают вторичпость предмета художественной антропологии но отношению к антропологии исторической или психологической: она имеет дело не с реальным человеком, а с его образом. Уникальность творчества Гоголя в том, что его человек действительно первоначален: интерпретация «Шипели» или «Записок сумасшедшего» всякий раз оборачивается моделированием пути русской культуры, истории - явлений, почти подчиненных сугубо литературному материалу. Проблема в том, как оценивается первичность гоголевского человека на протяжении вот уже двух столетий.
1 Розанов В. В. Собрание сочинений. Мимолетное. - М.: «Республика», 1994. - С. 145 - 146.
Эпиграф из В. Розанова — самый яркий пример негативного восприятия как Гоголя, так и его персонажей, названных «вечными отрицательными изваяниями» [55. стр.145-146]. Философ имеет в виду тип Акакия Акакиевича, происхождению которого он посвятил специальную заметку [53. стр. 143-151]. Ее принципиальное значение состоит п том, что Розанов едва ли не впервые интерпретирует текст «Шинели» как антропоцентрический, с начала и до конца оставаясь в фокусе, в ауре чиновника для письма. По мнению JI. Черной, современного специалиста в области философско-антропологической проблематики русской литературы XVII - XVIII веков, самое главное преимущество антропологического подхода заключается в открывшейся возможности корректировать деятельность как «реального», так и «пересотворенного» человека путем соотнесения ее с чем-то высшим, вечным. Это особенно важно для скриптора -вертикальная подсветка, парадигма памятования, удерживание в образе света прообраза, несение в типе идеального прототипа. Проблема в том, что пишущий человек в «Шинели» и «Записках сумасшедшего» (повестях, канонизировавших тип Акакия Акакиевича) суть петербургский низший чиновник, к тому же особое знаковое существо - копиист. В этом случае неизбежна имманентность антропологии онтологии петербургского текста, состоящего из негативных модальностей, из сюжетов обмана, подмены, когда мертвые, вторичные фигуры фикции замешают живое, органичное. С конца XVIII века известна метонимия Петербург - чиновник, означающая, что пространство города «фантасмагорическое, колдовское, но искусственное, античеловеческое» [111. стр.З-6]. К оппозиции чиновник / человек следует добавить оппозицию чиновник / поэт, восходящую как к исконному противопоставлению буквы / голоса, так и к онтологии петербургской цивилизации, подменившей в ходе истории средневековый концепт служения, традицию «византизащш» всех структур практикой государственной службы, узаконенной Табелыо о рангах. В записи от 6 июня 1915 года, включенной в «Мимолетное», Розанов противопоставляет буквальное и духовное зрение, письмо, чтение, отказывая в способности прозревать чиновнику: «...Петербург наполнен тысячами незримых грамот, сверх «мира ви-
«святым ангелом», который один может указать путь, потому что «не побоялся Ц сего рогатого чиновника», «самого черта, надевшего на себя зеленый мундир с гербовыми пуговицами» [23. стр.51-52]. Поэзия для Гоголя - оппозиция чиновничеству, грандиозный проект победы над «чертом». Себя Гоголь видит в роли богомолца, мечтающего приобщиться к божественной сказке, а пока сочиняющего несвязные грамоты.
1.5 Апостасийная эволюция пишущих образов-персонажей в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и «Миргороде». Формирование негативной антропологии обыденного человека.
В «Вечерах на хуторе близ Диканьки» и «Миргороде» образы писцов хотя
и второстепенны, но тесно связаны с аностасиймой динамикой циклов - носле-довательной десакрализацией старосветского идиллического мира, отпадающего от братства людей и от слова Божьего. Писарь здесь - обветшавшая фигура, все еще укорененная в родовом прошлом с его бюрократической магией и своеобразной демонологией. Как показал в ряде статей С. Гончаров, ранняя гоголевская «чертовщина» имеет инициатическнй («Мочь перед Рождеством») смысл, восходящий к лубкам, сказкам, агиографии, сквозь призму которых пишущий человек видится не социальным, а фантастическим существом, непременным участником старосветских мистерий. На одном полюсе - представления о магической силе «грамоток» и «записок», на другом - утрата письмом са-^ кральных свойств и функций, наращивание негативных, комических характеристик. В «Майской ночи, или Утопленнице» волшебная русалочья записка материализует сакральное знание, являясь формой клада, важной составной мистической темы облачения в Слово. Тот же сюжет припоминания потерянного слова как залога последующего воскрешения души мы обнаруживаем в «Пропавшей грамоте», содержащей символику Золотого века государственности: архетип царицы-премудрости, мотив вести как обретенного Слова. Но уже в этой повести ослаблена связь между письмом трансцендентным и письмом канце-• лярским: фигура полкового писаря и вышучивается автором, играющим в имена
(«и прозвища не вспомню... Вискряк не Вискряк, Мотузочка не Мотузочка, Го-