Экфразис как способ воплощения пасторальности в ранней лирике Георгия Иванова

• Автор: Хадынская, Александра Анатольевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Тюмень
• Количество страниц: 170 с.

ГЛАВА 1. Своеобразие поэтики экфразиса в ранней лирике Г. Иванова

1.1. Поэтическая интерпретация живописи в контексте "усадебного текста"

1.2. Символика цвета у Г. Иванова (на примере сборника "Сады").

ГЛАВА 2. Традиция живописной пасторальности в восприятии

и творческой интерпретации Г. Иванова

2.1. Г. Иванов и Жан Антуан Ватто

2.2. Совокупный опыт Гейнсборо, Лоррена, Ван Дейка

и Кустодиева в интерпретации Г. Иванова

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРА

Современная русская культура сейчас уже немыслима без Г. Иванова, по свидетельству многих, лучшего поэта русской эмиграции. Это имя вернулось к нам в 90-х годах XX века и стало поистине открытием. Его зрелые стихи потрясают как простотой языка, так и глубиной своего трагизма. Творческое наследие поэта еще ждет своего исследователя; все, что написано о нем до сих пор, касается главным образом его эмигрантской лирики. Раннее же творчество в работах литературоведов практически не затрагивается, так как во многом имеет репутацию юношеских опытов, тогда как настоящий Г. Иванов, с этой точки зрения, родился только в эмиграции.
Долгое время ранняя лирика Г. Иванова воспринималась как нечто "второсортное" в противовес "первосортности", зрелости лирики эмигрантской. До сих пор встречаются подобного рода характеристики его петербургской поэзии. Например, И. Роднянская в статье "Возвращенные поэты" пишет о значимости именно поздней лирики поэта, "отказавшегося от прежней манерности и решившегося искренне и правдиво передавать жизнь души" (115. С. 21).
В работе Н. А. Кузнецовой "Творчество Георгия Иванова в контексте русской поэзии первой трети XX века" дан широкий обзор критических высказываний современников поэта и литературоведов, в большинстве своем подтверждающих нашу мысль о недостаточной изученности ранней лирики Г. Иванова, следствием чего явилась тенденция считать петербургскую поэзию затянувшимся периодом ученичества, неким тупиковым путем, который поэт, будучи зрелым мастером, впоследствии отверг. В указанной работе автор делает очень важный вывод, ставший для нас отправной точкой в исследовании: "Мир Георгия Иванова един как хронологически, так и в его составляющих, говорить о перерождении поэта нам не представляется возможным" (73. С. 11).

Развеивать миф о "двух разных Ивановых" начал еще В. Крейд, который в монографии "Петербургский период Г. Иванова" (69) впервые дал серьезную характеристику ранним сборникам поэта, отмечая их самобытность. Главная особенность петербургского творчества Г. Иванова, по мысли автора, заключается в оперировании различными культурными моделями прошлого, что рождает новые смыслы.
Ряд современных литературоведов последовал по пути, проложенному американским критиком: В. Блинов, Е. Алекова, В. Заманская, А. Арьев, Е. Витковский и др. Но все же большинство работ посвящено именно эмигрантскому периоду творчества поэта, исследователей интересует больше зрелый, "экзистенциальный" (В. Заманская) Г. Иванов, хотя и учитывается факт эволюции творчества, определяются влияния, сформировавшие его' художественное сознание. На наш взгляд, в научном осмыслении поэтического пути Г. Иванова уже в самом его начале имеется определенный "пробел", когда при верных указаниях на различные темы и мотивы в корпусе ранних текстов не показан механизм их функционирования, отсюда многие поэтические находки ускользнули от внимания исследователей, будучи затерянными в определении "подражательные". Иными словами, чтобы понять такую резкую смену тематики и даже миропонимания у позднего Г. Иванова, необходимо выяснить его истоки, основополагающую позицию, из которой он исходил в начале творческого пути.
Самое начало поэтической деятельности Г. Иванова осуществлялось в рамках эгофутуризма (И. Северянин); этот период был весьма коротким. Прежде всего, несомненно влияние на его поэзию М. Кузмина, которого иногда называют предтечей акмеизма. В частности, В. Крейд отмечает, что "поэзия Кузмина была одной из ранних реакций на символизм" (68. С. 58). Но он же и справедливо подчеркивает, что этого влияния не стоит преувеличивать. Художественный вкус юного поэта только формировался, он пробовал себя в разном качестве, отголоски его встреч-бесед с совершенно разноплановыми поэтами (А. Блоком, Н. Кульбиным, Вяч. Ивановым, Н. Гумилевым,

характерном для поэта ироническом ключе (стихотворение "Вот роща и укромная полянка.сб. "Вереск"):
Вот роща и укромная полянка,
Обрыв крутой, где зелень и песок;
Вот в пестром сарафане поселянка,
Сбирающая клюкву в кузовок.
Глядит из-за ствола охотник-барин,
Виляет пес, убитой птице рад.
От солнца заходящего - янтарен Ружья тяжеловесного приклад.
Закатный луч заметно увядает,
Шуршат листы, клубятся облака,
И скромно поцелуя ожидает,
Как яблоко, румяная щека.
(56. С. 156)
Ирония заключается прежде всего в комичном сочетании западноевропейского и русского вариантов пасторали. В роли первых выступают типичные рокайльные детали: укромный уголок, увядающий закатный луч, клубящиеся облака, щека, ждущая поцелуя. В роли вторых характерные русизмы: клюква, что поселянка собирает в кузовок,- пестрый сарафан, а также ряд подчеркнуто бытовых "охотничьих" деталей: пес, что "убитой птице рад", "ружья тяжеловесного приклад". Вся сценка наполнена озорством, поэтому выявляется в символике охоты и второй план: охота как любовная игра (сравним с античным мотивом погони фавна за нимфой). Любовная тема прослеживается и в другой мифологической ассоциации, возникающей и в связи с яблоком (суд Париса, где оно было присуждено