Поэтика сновидений в творчестве М.А. Булгакова

• Автор: Акатова, Ольга Ивановна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Саратов
• Количество страниц: 228 с.

ГЛАВА I. Онирическое начало в произведениях
М. Булгакова 1920-х годов
§ 1. Формирование специфики сновидений в «малой прозе» М. Булгакова 31 § 2. Функционирование сновидческого начала в романе «Белая гвардия» 45 § 3. Роль онейросферы в пьесе М. Булгакова «Бег»
ГЛАВА II. Функции сновидений
в произведениях М. Булгакова 1930-х годов о художественном творчестве 89 § 1. Онирическое начало в автобиографической повести «Тайному другу» 95 § 2. Сновидение и творческий процесс: «Записки покойника»
§ 3. Особенности онейросферы в романе «Мастер и Маргарита»
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ

Творчество М. Булгакова (1891—1940) является предметом пристального внимания отечественных и зарубежных литературоведов, изучающих его художественный мир в разных аспектах, с различных точек зрения, но несмотря на большое количество работ, посвященных проблемам его художественного мира (исследования о жанрах, особенностях композиции и сюжета, специфике повествования, о героях, образе автора, системе мотивов и др., а также изучения таких важных для писателя начал, как фантастика, ирония, диалогичность, интертекстуальность и т.д.)1, в настоящий момент не существует обобщающей работы о значении онирического начала в художественной картине мира писателя. В диссертации предпринимается попытка на основе анализа поэтики произведений Булгакова выявить наличие онирической системы, которая активно участвует в формировании «онироидной» картины мира писателя. Этим обусловлена актуальность данной работы.
Сои как физическое явление, необходимое для нормального существования, занимает одну треть жизни человека.2 Уже только это обстоятельство вполне может объяснить постоянное использование сновидений в мифологии, религии, а затем и в литературе, то есть в отраслях знания, связанных с духовной сферой земного бытия человека. Сон воспринимался как «место встречи» с божественным началом (добрым и злым) и даже как временная смерть, но не смерть духа, который в это время возносился к космической душе и обретал там, по представлениям древних, некие знания. Сновидение предоставляло возможность общения с потусторонними силами, то есть его можно было использовать как прием введения фантастического, иррационального начала в текст любой природы.
1 См.: Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография: в 3 кн. — СПб., 1991— 1995.
2 «Сон в среднем занимает 1/3 жизни человека и является вместе с периодом бодрствования основным функциональным состоянием человека, составляя цикл бодрствование — сон...» (Вейн А.М., Хехт К. Сон человека. Физиология и патология. — М.: Медицина, 1989. — С. 119).
Литература как вид искусства сосредоточена на человеке, его внешних и внутренних связях, его познании окружающего мира и взаимодействии с ним. Поэтому наряду с другими приемами художники слова используют сновидения и родственные им состояния (бреда, галлюцинаций, видений, возникших под каким-либо внешним влиянием) для того, чтобы приблизиться к глубинному пониманию человеческой природы и наиболее полному и яркому ее раскрытию.
«Сновидение является одним из важнейших подступов к действительности и к душевному состоянию по ту сторону сознания. Особенно во время болезни при высокой температуре, в кошмарах, во время психического напряжения сны и лихорадочные фантазии отличаются сильными проявлениями и большой интенсивностью», — считает Р. Лаут.3 Поэтому интерес к этому явлению связан со стремлением в большей или меньшей степени раскрыть психику человека во всех ее проявлениях, особенно это касается классической русской литературы XIX века с ее неизменным вниманием к человеческой душе.
В литературе вообще и в русской литературе, в частности, существует богатейшая традиция использования сновидений, которую составляют «Слово о полку Игореве» (сон Святослава), A.C. Пушкин (сон Руслана, сон Марьи Гавриловны, сон Гринева, сон Отрепьева, сон Татьяны, сон Германа и др.), И.А. Гончаров (сон Обломова), Н.Г. Чернышевский (сны Веры Павловны) и т.д., а также традиция использования онирической начала в изображении действительности, идущая от творчества Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского, своеобразно преломленная в искусстве символизма.4 Причем в XX веке роль сновидения как способа выражения авторской позиции, а не только внутреннего мира отдельных героев, проявляется в гораздо большей степени, чем в классике; кроме того, подсознательное (в произведениях XIX
3 Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996. С.79.
4 См.: Сергеев О.В. Поэтика сновидений в прозе русских символистов. Валерий Брюсов и Федор Сологуб: Автореферат дисс. ... доктора филол. наук. — М., 2002; Федунина О.В. Поэтика сна и художественная реальность в романе Андрея Белого «Петербург» // Телескоп: Научный альманах. Вып. 2. — Самара, 2002. — С. 185—196; Нагорная H.A. «Второе пространство» и сновидения в романе Андрея Белого «Петербург» // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. — 2003. — № 3. — С. 41—58 и др.
«двойничество», его можно приравнять к внутреннему двойнику героя, к голосу его подсознания, которое таким образом исчерпывает сомнения Турбина-старшего в правильности/неправильности своего выбора и поступка Тальберга: «...коишар <...> глумливо сказал: «<...> русскому человеку честь — только лишнее бремя». «Ах ты! — вскричал во сне Турбин, — Г-гадина, да я тебя, — Турбин во сне полез в ящик стола доставать браунинг, сонный, достал, хотел выстрелить в кошмар, погнался за ним, и кошмар пропал» (1. 217). Подобные слова о чести в представлении героя могут быть произнесены только «кошмаром», что сразу вызывает отрицательную коннотацию и соответствующую реакцию на них. А тема чести появляется во сне как следствие бегства Тальберга, то есть предательства Родины, Дома, семьи. И если Алексей до этого момента еще мог думать об отъезде за границу, то сновидческий образ глумливого кошмара ставит безоговорочную точку в этих раздумьях. Так Алексей раз и навсегда решает для себя вопрос о своей судьбе, неразрывно связанной для него с судьбой России.
После этого «Турбину стал сниться Город» (1. 217). Эта вторая фаза сна Турбина с точки зрения сновидца является ностальгической мечтой о минувшем спокойствии и воспоминаниями о событиях, нарушивших его; кроме того, рассказ об изменениях, происходящих в Городе, это еще и попытка сновидца «проанализировать» и понять свое отношение и место в них (о других функциях этого сна речь пойдет дальше), ведь неслучайно, что именно главному герою произведения автор «посылает» это сложное многоуровневое видение.
Сновидение Алексея о мирной, отлаженной жизни Города до событий, потрясших его зимой 1918 года, окрашено спокойствием и мягкой внутренней радостью, которую испытывает герой при воспоминании о прежнем Доме: «Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым к небу... Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары... Днем с