Романы Леонида Андреева "Сашка Жегулев" и "Дневник Сатаны" и философия немецкого волюнтаризма

• Автор: Черкес, Виталий Павлович
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Владивосток
• Количество страниц: 170 с.

Глава I. Романы Леонида Андреева и культурный контекст начала XX века

1.1.Романы Леонида Андреева и русская литература начала XX 10 века

1.2. Леонид Андреев и философия немецкого волюнтаризма

Глава II. Роман “Сашка Жегулев”

2.1. Роман Л. Андреева “Сашка Жегулев” и философия А. Шопен- 55 гауэра

2.2. Система образов в романе “Сашка Жегулев”

2.3. Роман Л. Андреева “Сашка Жегулев” как новая художествен- 91 ная целостность

Глава III. Роман “Дневник Сатаны”

3.1. Ницшеанские мотивы в романе "Дневник Сатаны". История

создания романа и своеобразие авторской концепции действительности.

3.2. Мотив игры в романе

3.3. Система образов в романе “Дневник Сатаны”. Функциональное значение образа Сатаны
Заключение
Библиография
Актуальность темы исследования. В современном литературоведении сложилась парадоксальная ситуация. Политические коллизии XX века в России исключили из литературного обихода огромное количество высококлассной литературной продукции, которая пришла к российскому читателю с огромным опозданием и поэтому получила недостаточное или одностороннее освещение в научных и критических работах. Эта "возвращенная литература" получила свою вторую жизнь в результате перестроечных процессов и общей демократизации жизни постперестроечного периода. Однако объем хлынувших на исследователей материалов оказался настолько гигантским, что на освоение этого литературного наследия понадобятся еще годы и годы активного труда большого количества профессиональных филологов.
Важно, чтобы эта работа нашла своё отражение в целостной гармонии реально существующего мира.
Социальная потребность общества состоит в том, чтобы каждое значительное произведение русской литературы было доведено до читателя, стало кирпичиком развивающейся российской культуры.
Литературный процесс начала XX века выдвинул на первое место "малые формы". Ведущими в литературе "серебряного века" стали различные жанры лирики, малые эпические формы. Долгое время остававшийся ведущим жанр романа потерял свои привычные позиции и отошел на второй план.
Этот феномен рассматривается разными учеными в разное время (Б. А. Грифцов, A.B. Чичерин, В. Днепров, В. Кожинов, М. Бахтин, П. Дэкс), но для нашего исследования важным является малоизучен-ность романного творчества писателей серебряного века.
"Большая проза" Л. Андреева не обойдена вниманием исследователей, однако за годы изучения андреевского наследия сложилась масса стереотипов, для преодоления которых необходимо еще не одно десятилетие.
Исследователи творчества писателя часто высказывали противоречивые суждения о мировоззрении и творческом методе писателя. Андреева упрекали за его тяготение к сложным, мрачным и часто неэстетическим темам и образам. С частной точки зрения, эти упреки можно было бы принять, если вырвать отдельные произведения, темы, образы из общего контекста творчества писателя. Подобная односторонность подхода к творчеству Андреева, на наш взгляд, преодолена в работах последнего времени.
В послеперестроечный период определились новые подходы к изучению творчества писателя; его романы стали рассматриваться в более широком контексте определенных философских и эстетических идей начала XX века (в то время как раньше опорой для исследований являлась марксистско-ленинская философия и эстетика). Общая тенденция критики советского времени, с небольшими корреляциями, сводилась к выдвижению на первый план реалистической литературы и подчеркиванию ее доминирующего значения в мировом литературном процессе. Эта точка зрения была достаточно односторонней и не соответствует современной логике построения литературного процесса. Таким образом, в последнее время задается новый масштаб исследовательской мысли, по-новому предстают основные линии историко-литературного процесса XX в. и место в нем Леонида Андреева. Эти исследования помогают выявить еще не изученные составляющие сложного мировидения писателя, новые особенности художественной формы, стиля, которыми обладала литературная деятельность начала века. Однако в этих работах в основном изучаются рассказы, повести, пьесы Л. Андреева. Нет работ фундаментального характера, обобщающих и систематизирующих исследования по романам писателя.

лю ему вопросы, расковыриваю, раскапываю, перевертываю, перелицовываю, заглядываю ему не только с указанных мест, но и с ...” (письмо С. Го-лоушеву, 14-15 декабря 1916 года).
Он берет сюжеты, которые уже множество раз проигрывались и в русской, и в мировой литературе. Воспроизведение этих сюжетов, образов, мотивов нарочито узнаваемо, подчеркнуто вторично. Отсюда «плакатное» его восприятие. Однако каждый раз узнаваемость оказывается ложной. Персонаж, сюжет, весь мир — переворачиваются, разваливаются. Добро и зло, свет и тень, смысл и бессмыслица меняются местами. Но это не привычная для русской культуры смена знаков. В художественном мире Л. Андреева эти категории не просто переворачиваются, но теряют определенность, становятся зыбкими, текучими. Это и отталкивало от Андреева публику, привыкшую к однозначности или, хотя бы возможности интерпретации в «черно-белой» системе координат.
Внешне у Андреева очень многое традиционно. Это и «обличение реальности», и тема «лишнего человека». Этот момент постоянно ставился во главу угла в критических, да и исследовательских работах. Именно здесь искали «особенность» его творчества. Е.М. Волков пишет, что “тема нереализованных возможностей, невостребованных потенций, несостоявшейся жизни, загубленной красоты... стала одной из важнейших в творчестве Л. Андреева. С ней связаны экзистенциональные мотивы одиночества, отчуждения, видимых и невидимых барьеров, разделяющих людей” [43, 15]. Но обличения Андреева какие-то.. .странные.
В русской литературе XIX века сложилась традиция, в рамках которой обличение, «срывание всех и всяческих масок» совершалось во имя некого высокого идеала. Этот идеал, если и не был представлен в тексте, то легко «угадывался» читателем. Во имя утверждения идеала и писалось произведение. Писатель, как пророк, вождь, вел своих читателей в «светлую даль». Собственно, на долю критики, достаточно часто, оставалось лишь оценить: