Образ дома в русской прозе 1920-х годов

• Автор: Разувалова, Анна Ивановна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2004
• Место защиты: Красноярск
• Количество страниц: 240 с.

ГЛАВА I. СЕМИОТИЧЕСКИЙ И ЦЕННОСТНЫЙ АСПЕКТЫ ТРАДИЦИОННЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О ДОМЕ: К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

1.1. Дом: структура архетипа

1.2. Понятие дом и русская ментальность

ГЛАВА II. ОБРАЗ ДОМА-ГНЕЗДА В РУССКОЙ ПРОЗЕ 1920-Х годов

2.1. Образ дома-гнезда в традиционалистской прозе 1920-х гг

2.1.1. Гибнущий дом: семантика и функции образа

2.1.2. Конфликт Дома и Истории: взгляд на «большой» мир

2.1.3. Семантика непространственной границы (быта)

2.2. Образ дома-гнезда в прозе становящегося соцреализма

2.2.1.Ценностная инверсия традиционных представлений о доме-гнезде в прозе становящегося соцреализма и формирование нормативных принципов его изображения

2.2.2. Ситуация отказа от дома

ГЛАВА III. ОБРАЗ ДОМА-КОММУНЫ В РУССКОЙ ПРОЗЕ 1920-Х ГОДОВ
3.1. Семантика и функции образа дома-коммуны в русской прозе 1920-х гг
3.2. «Случай» А. Платонова: дом-коммуна - утопия и антиутопия
3.3. Дом-коммуна и коммунальная квартира: утопия и «пародия» на нее
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
БИБЛИОГРАФИЯ
Дом - понятие многоаспектное. B.C. Непомнящий так обозначает семантическое поле, в котором в русской культуре существовало понятие дом: «Дом - жилище, убежище, область покоя и воли, независимость, неприкосновенность. Дом - очаг, семья, женщина, любовь, продолжение рода, постоянство и ритм упорядоченной жизни, “медленные труды”. Дом -традиция, преемственность, отечество, нация, народ, история. Дом, “родное пепелище” - основа “самостоянья”, человечности человека, “залог величия его”, осмысленности и неодиночества существования. Понятие сакральное, онтологическое, величественное и спокойное; символ единого, целостного большого бытия» [Непомнящий 2001:126 - здесь и далее в квадратных скобках приводится фамилия автора цитируемого текста, год издания (для многотомных изданий - номер тома) и номер страницы с цитируемым текстом]. Приведенный исследователем перечислительный ряд со всей очевидностью раскрывает связь понятия дом с самыми существенными сторонами человеческой жизни. Причина зафиксированной практически во всех национальных культурах значимости этого понятия, заключается, видимо, в том, что дом принадлежит к числу «самых глубоких, базовых для человеческих институтов пространственных структур, относящихся к культуре в самом широком, общеродовом ее понимании» [Скубач 2002:5]. Местоположение дома в пространстве изначально существенно определяло представления человека о мире: дом задавал границы между пространством внутренним, «своим, понятным, привычным, соответствующим обычаю» [Кнабе 1993:119], и внешним, чья действительность была чужда обжитому домашнему миру. В семиотическом плане граница между внешним и внутренним знаменовала собой столкновение различных знаковых систем. Потому, определяя место дома в картине мира и характер соотношения данной пространственной единицы с другими, мы получаем возможность

судить о «внутренней организации» той или иной культурной модели и ее «аксиологической иерархии» [Лотман I: 390].
Разумеется, нормы и идеалы, связанные с домом, воплощаются прежде всего в быту и принадлежат «обиходному слою культуры» [Панченко 2000: 15]. Слою, по замечанию А.М. Панченко, «консервативному», меняющемуся медленно, однако в «эпохи скачков», переломов, превращающемуся «в событие» [Там же: 15]. Периодом перелома в XX веке и стали 20-е гг.1 (здесь и далее примечания помещаются в соответствующем разделе за текстом главы), когда изменилась сумма идей и идеалов (среди них был и дом), на которых покоилось национальное бытие.
Актуальность данного исследования определяется интересом современного литературоведения к осмыслению топики национальной культуры, констант, структурирующих русский культурный космос и, если рассматривать собственно литературоведческий аспект, — художественную реальность произведения.
Научная новизна работы заключается в попытке осмыслить функционирование сущностно важного для национальной культуры топоса дом в ситуации смены культурных парадигм (1920-е годы)2. Это предполагает обращение и к нелитературному материалу - знаменитой «революции быта» и архитектурным новациям 1920-х гг. Их направление и пафос были глубоко родственны литературным поискам означенного десятилетия, ибо и то, и другое осуществлялось в русле становления «большого стиля», адекватного мироощущению эпохи.
Объектом исследования является отечественная проза 1920-х годов -десятилетия, когда осуществлялась смена культурных и социальных парадигм.
Предмет исследования — специфика воплощения в прозе указанного периода константного для русской литературы (и шире — культуры) образа дома.

Немаловажно и то, что Булгаков, развивая высказанную им когда-то в «веховской» статье «Героизм и подвижничество» мысль о перерождении в интеллигентском сознании христианских идей, опять же указывает на религиозную природу интеллигентских предчувствий, не уясненную самими носителями этого типа сознания: ложно направленный этический
максимализм в сочетаний с жаждой аскезы и стремлением принести в жертву самое дорогое нередко сопровождались уходом из дома, символизировавшего покой и довольство. Это была тоже своего рода жертва - добровольный отказ от защищенности и стабильности.
Таким образом, дом для Блока становится символом «культурного», индивидуально-обособленного бытия, которое на пути от личного к общему надлежит разрушить и в слиянии со стихией, прирбдной или народной, обрести духовное раскрепощение. «Это добровольное согласие на разрушение, заодно с общественным сломом, и культуры, традиций, личного быта было актом самораспятия русской интеллигенции, — пишет по этому поводу В .Я. Лакшин. — И Блок... начал это понимать с опозданием недолгим, но лично для него трагическим» [Лакшин 1993: 20]. Уже в 1918 г. в дневнике Блока появляется запись, обращенная к В. Маяковскому: «Не так, товарищ! Не меньше, чем вы, ненавижу Зимний дворец и музеи. Но разрушение так же старо, как строительство, и так же традиционно, как оно. <...> Разрушая, мы все те же еще рабы старого мира: разрушение традиций — та же традиция» [Блок У: 252-253]. Вызванный глубоким внутренним кризисом поворот Блока вскоре после революции в сторону «культуры» и дома был проницательно угадан Е. Замятиным в очерке с многозначительным названием «Домашние и дикие», однако в «одомашнивании» поэта Замятин увидел не запоздавшее прозрение, а измену романтическому идеалу: «Трудно быть вечно бездомным бродягой и искать настоящего...» [Замятин 1990: 76-77]. С гениальной чуткостью Блок предвосхитил знаковое для новой эпохи перемещение центра тяжести в аксиологическом поле культуры, изменившее в корне не только пространство окружающего мира, но и пространство