Художественная структура бытия в метаромане Ф.М. Достоевского : "Преступление и наказание", "Идиот", "Бесы"

• Автор: Меликян, Марина Майскаевна
• Шифр специальности: 10.01.01
• Научная степень: Кандидатская
• Год защиты: 2006
• Место защиты: Иваново
• Количество страниц: 197 с.

§ 1. Замысел и воплощение: «точки схождения» романов
Ф. М. Достоевского
§ 2. Онтологические основания понимания текста: постижение и
истолкование
§ 3. Хронотоп: исследования пространственно-временной структуры художественного текста
РАЗДЕЛ I. Мир феноменальный: пространство, время, сознание Глава I. Топологические образы: пространственные конструкции и контекстуальные функции пространств
§ 1. «В поле бес нас водит, видно...»: лабиринт Города и окраины сознания (к вопросу о специфике топологических образов в романе
«Преступление и наказание»)
§ 2. «Ощутилась какая-то жажда людей»: функционально-смысловые
особенности топологических образов в романе «Идиот»
§ 3. Сосредоточенность - и взрыв: эмпирическое и символическое значения топологических образов в романе «Бесы»
Глава II. Недостающие звенья: откровение и трансформация реальности § 1. Сны, видения и их аналоги: способы выявления
внеэмпирического
§ 2. «Собрать всех вместе и скандал» (к вопросу о специфике
композиционных приемов в «романе-трагедии» Ф.М. Достоевского)
§ 3. Воздействие пространства: пределы очеловечивания
РАЗДЕЛ U. Мир ноуменальный: герой, идея, столкновение Глава III. Расстановка персонажей: притяжение и оппозиция § 1. Тайна имени и тайна личности: структура и онтология
образов
§ 2. Пространство притяжения: герой и другие
§ 3. «Pro и contra»: пространство встречи
Глава IV. «Его земной рай есть почти настоящий...»: место идеи героя в структуре романного бытия
§ 1. Антиномия свободы: смерть и бессмертие (Кириллов в
«Бесах»)
§ 2. «Боги поневоле»: «живая жизнь» и идея героя в метаромане Ф.М. Достоевского
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВА ИНОЙ ЛИТЕРА ТУРЫ
§ 1. Замысел и воплощение:
«точки схождении» романов Ф. М. Достоевского
Роман XIX века - во многом типологически новое явление в мировой литературе. Существует огромное количество литературоведческих работ, посвященных его исследованию. Создатели эпоса XIX века, каждый по-своему, преобразовывали форму романа. Динамизм романной формы, замечает Г,К. Щенников, обнаруживает вся история русской литературы XIX века, «но у Достоевского развитие романа от традиционного типа к новому, более усложненному, становится моментом эстетического

восприятия произведения»
Уже B.C. Соловьев в речи о Достоевском называет его «ясновидящим и предчувственником»2 и противопоставляет И.С. Тургеневу и Л.Н. Толстому, указывая на коренное отличие художественного мира писателя: у него «все в брожении, ничего не установилось, все еще только становится»3. Д.С. Мережковский противополагает Достоевского Толстому как «тайновидца духа» «тайновидцу плоти». Противопоставление Толстого и Достоевского продолжается и в позднейших исследованиях. Так, В.Я. Кирпотин отмечает, что Достоевский «внес в современный ему роман принцип трагедии или драмы, в противоположность Толстому, внесшему в него принцип эпоса»4.
О необычности, своеобразии романа Ф.М. Достоевского на фоне созданных в тот же период эпических (и не только) произведений написано немало. Вопрос о жанре романа, созданного Достоевским - один из актуальных по сей день.
Об общности и цельности творчества Достоевского, особо о взаимозависимости романов, о происхождении их из одного корня писали неоднократно. Так, еще Н.К. Михайловский указывал на сходство

произведений писателя и объяснял его «жестокостью таланта». Правда,
С.Н. Булгаков назвал такое объяснение «поверхностнопублицистическим»5, а JI. Шестов «самым ошибочным преставлением, которое только можно придумать»6, но идея «единого корня», на наш взгляд, верна. В небольших произведениях Достоевского Михайловский обнаруживает «задатки всех последующих образов, картин, идей, художественных и логических приемов»7.
В плане уяснения вопроса о единстве и неразрывной связи произведений писателя важен и интересен вопрос об эволюции его творчества. Довольно распространенным является деление творческого пути Достоевского на докаторжный и послекаторжный периоды.
Л. Шестов разделяет литературную деятельность Достоевского на два периода: от «Бедных людей» до «Записок из Мертвого дома» и от «Записок из подполья» до речи о Пушкине. Вместе с тем он утверждает единство и непрерывность жизненного пути Достоевского: «Через свою долгую жизнь Достоевский пронес те идеи, которые одушевляли его первые произведения»8; «<_> последние его произведения - «Бесы», «Идиот» и «Братья Карамазовы», являясь развитием тех идей, которые положены уже были в основу «Записок из подполья», доходят до силы поистине потрясающей»9.
Но есть и другие точки зрения: так, например, A.C. Долинин в статье «Достоевский Федор Михайлович»10 предлагает выделять в творческой жизни Достоевского - в зависимости от перемены главных, руководящих идей - два этапа - от «Бедных людей» до «Записок из подполья» и от «Записок из подполья» до речи на Пушкинском празднике, а в статье «Блуждающие образы (О художественной манере Достоевского)» пишет: «<...> следует отказаться от неправильного деления творчества Достоевского на два периода: до каторги и после каторги. Как ни своеобразны его пути, он единственный, и никакие мерки и установленные термины к нему не применимы. Но он по-своему единен и целен <...>»''.

тождественным сомнению в подлинности личности князя. И князь это осознает и предугадывает не прозвучавший вопрос лакея. Позднее Лизавета Прокофьевна, отмечая сходство своего характера с характером Мышкина, специально оговаривает различие - один из его критериев -пребывание князя в Швейцарии: «Только вы мужчина, а я женщина и в Швейцарии не была; вот и вся разница» (8, 65). Все другие (вполне применимые) критерии сочтены неуместными и второстепенными.
Приехав в Петербург, Мышкин попадает в другой мир, незнакомый, но не чуждый ему. У него нет здесь определенных связей, но есть надежда обрести их после знакомства с Лизаветой Прокофьевной. Князь не имеет дома, он живет в случайных, подвернувшихся под руку местах- у родственниц Павлищева, в заведении Шнейдера, у Иволгиных, в гостинице, у Лебедева, снова у Шнейдера. Свой первый визит, князь наносит Епанчиным. Это родство князя и генеральши Епанчиной несет существенную семантическую нагрузку: между ними почти нет кровного родства, но есть иная родственность - и князь, и Лизавета Прокофьевна напоминают окружающим детей. Лизавете Прокофьевне принадлежат, пожалуй, самые проникновенные (помимо тех, что делает князь Мышкин) наблюдения над другими (Аглая, Ипполит, Ганя Иволгин). И, хотелось бы особо подчеркнуть, что именно ее слова завершают романное действие. О Епанчиных князь впервые всерьез задумывается в Берлине, отмечая: «может быть, мы друг другу и пригодимся, они мне, я им - если они люди хорошие» (8, 23). Берлин - чрезвычайно значимый топологический образ. Так, Павлищев встретил Шнейдера в Берлине (8, 25).
Отметим, что в «Идиоте» нередко Швейцария не приравнивается, а скорее противопоставляется загранице. В эпилоге в Швейцарии у больного князя сходятся Лизавета Прокофьевна, Аделаида и Александра, князь Щ., Евгений Павлович. За границей в этот момент находится Аглая. Заграница упоминается в тексте не раз. Аглая сообщает князю о своем желании учить за границей, князь говорил Рогожину, что хотел бы Настасью Филипповну